Все рефераты и сочинения

Рецензия на рассказ А. Солженицына “На изломах”

Закончилось XX столетие, которое было отмечено трагическими событиями, повлиявшими на жизнь страны и на судьбы живущих в ней. Век революций, войн, изломов, катаклизмов — так по праву может быть охарактеризован век XX. Многие писатели напористо вступали в литературу в конце 70-х—начале 80-х годов, но мало кто остался. Хотя есть и ныне живущие современные литераторы, вошедшие в историю отечественной словесности второй половины прошлого века. Их присутствие в литературе по-прежнему ощутимо, даже если их произведения не часто появляются на страницах периодики и не часто выходят отдельными изданиями. Эти писатели прошли через испытания нынешнего социального излома без ущерба для творческой воли.
Ситуация в обществе и состояние умов сегодня таковы, что даже А. Солженицын оказался оттесненным на второй план. В 1994 году он возвратился в Россию из вынужденной эмиграции. Его творческий путь — особенно в жанре публицистики — продолжается. Сейчас он явно очень многое уточняет на пути самопознания, раздумий о грядущем обустройстве родины. Писатель иначе подходит к трактовке судеб своих героев. Время разрушения исторических устоев России под любыми лозунгами прошло.
Солженицын никогда не был просто писателем, он был еще и гражданином, и философом, и историком, и “пророком-проповедником” (как он сам себя всегда называл). Все его произведения неразрывно связаны с судьбой страны, с болями ее и невзгодами, все пронизаны гражданской тревогой. И мы не ждем от него остросюжетного детектива или любовного романа, а ждем солженицынского углубленного анализа, куда неразъемно вплавлено раздумье, что, несомненно, важнее прямого ответа на любой вопрос.
Мое внимание привлек “двухчастный” рассказ Солженицына “На изломах”, напечатанный в журнале “Новый мир” в 1996 году. В нем автор сумел дать ответ на вопросы читателей о смысла бытия, вторгнувшись в нервный эпицентр действительности, реально оценив происходящее.
Солженицын называет рассказ “На изломах”, что значит: в момент самых крутых социально-исторических сдвигов, в самые критические минуты личного и общественного существования. Так, неожиданно одним из героев произведения становится талантливый деятель отечественного ВПК, промышленный заправила, сумевший устоять не только во времена былые, но и во времена новые, он не дал погибнуть своему детищу — заводу.
Другой герой — более молодой, достигший высот финансового Олимпа. Он глава крупного провинциального банка, который задумали повалить конкуренты, используя любые средства, вплоть до покушения на жизнь Алексея. В прошлом этот разносторонне одаренный Толковянов “вздорил” с государством, а теперь вынужден идти просить у него защиты. Найдет ли?
Оба персонажа для Солженицына — воплощение национальной талантливости и упорства, непоказной любви к стране, которую они могли бы и покинуть, потому что нигде не пропали бы, да только не лежит сердце к “загранице”. Хочется, чтобы было хорошо именно здесь, да и честолюбия достаточно, чтобы не мириться с унижением бегства. Оба не желают уступать даже в самых трудных условиях, в которых вынуждены — в силу извечной российской нескладицы — самореализоваться, поэтому и держатся друг за друга.
Похоже, на них и уповает Солженицын, на эту элиту, плоть от плоти народной. И что характерно, на прошлое своего “вэпэкашника” он закрывает глаза: ведь не уронил национальной гордости, не уступил никому первенства.
Но и новоиспеченного банкира он не обвиняет в том, что деньги в банке народные, что тот богатеет, когда население нищает. Солжени цын понимает одно: как бы ни было, а без талантов такого рода, без их хозяйской разворотливости не обойтись. Его надежда — в том, что все нормализуется, обретет цивилизованные формы, и обретет их именно трудами и усилиями таких вот молодых и немолодых старателей, для которых чувство свободы неразрывно связано с чувством самоуважения и желанием самореализоваться в родной стране.
Надежды на восстановление и обновление России звучат и у других современных писателей — произведениях В. Астафьева, В. Распутина. Но “На изломах” стоит особняком, решая эту проблему в ином ключе.
Рассказ современен и достаточно легок для восприятия. В нем Солженицын в доступной форме сумел выразить сложную идею возрождения страны и уважения к человеческой личности.
Будет ли Россия домом для живущих в ней? В этом, как мне кажется, нерв раздумий всех современных писателей. Это их главная тревога. Но и мы часто задумываемся о судьбе своей родины, а ответы ищем у великих мира сего.

Тем временем:

... А утверждать, что женская мистика уделяла больше внимания телесному, чем абстрактным идеям, равносильно утверждению, что из учебников философии должны исчезнуть упоминания о, ну не знаю, Мерло-Понти (Merleau-Ponty), например.

Феминистки уже давно поставили на пьедестал свою героиню Гипатию Александрийскую (Hipatia), которая в 5 веке преподавала платоновскую философию и математику. Гипатия стала истинным символом женской философии, хотя от ее произведений остались лишь воспоминания. Все они были уничтожены, как и сама Гипатия, погибшая от рук разъяренных христиан, вдохновителем которых, по словам историком, был тот самый Кирилл Александрийский (Cirilo de Alejandria), впоследствии названный святым, хотя и не за этот поступок, конечно. Но была ли Гипатия единственной?

Совсем недавно во Франции вышла в свет небольшая книга 'История женщин-философов' ('Histoire des femmes philosophes'). Автор этой книги - Жиль Менаж (Gilles Menage), живший в 17-ом столетии и бывший предшественником маркизы де Севинье (de Sevigne) и мадам де Лафайет (de Lafayette). Впервые его книга была издана в 1690 году и носила название 'Mulierum philosopharum historia'. Так что Гипатия была не единственной, и хотя в книге Менажа наибольшее внимание уделено классической эпохе, из нее мы узнаем о таких женщинах-философах, как: Диотима (Diotima) из платоновского 'Пира', Арета Керинейская (Areta), Никарета (Nicarete) из мегарской школы, философ-киник Гипаркия (Hiparquia), последовательница аристотелевой философии Феодора (Theodora), последовательница эпикурейцев Леонтион (Leontion) и пифагорейцев - Фемистоклея (Temistoclea). Просматривая древние рукописи и работы отцов Церкви, Менажу удалось найти упоминания 65 имен женщин-философов, хотя стоит признать, что его понятие о философии было достаточно широким.

Если учитывать, что в греческом обществе женщинам отводилось место лишь за закрытыми дверями дома, философы предпочитали не столько красивых девушек, сколько красивых юношей, а, чтобы иметь определенное влияние в обществе женщина должна была быть куртизанкой, становится понятно, какие усилия предпринимались мыслительницами того времени, чтобы быть услышанными...

Эко, Умберто (Eco, Umberto)   
«Посвящение женщинам (El Mundo, Испания)»