Все рефераты и сочинения

Символ целой эпохи (по повести Солженицына «Один день Ивана Денисовича»)

Рассказ (или, по определению некоторых исследователей, повесть) Александра Исаевича Солженицына “Один день Ивана Денисовича” был задуман автором на общих работах в Экибастузском Особом лагере зимой 1950—1951 гг. Замысел был осуществлен в 1959 г. сперва как “Щ-854 (один день одного зэка)”, “более острый политический”, причем автор объясняет свою “задумку” так: “Как это родилось? Просто был такой лагерный день, тяжелая работа, я таскал носилки с напарником, как нужно бы описать весь лагерный мир — одним днем”.
Образ Ивана Денисовича возник на основе реального прототипа, которым стал солдат Шухов, воевавший вместе с автором в советско-германскую войну (но никогда не отбывавший наказание), а также благодаря наблюдениям за жизнью пленников и личному опыту автора, приобретенному в Особом лагере, где он работал каменщиком. Остальные персонажи взяты из лагерной жизни с их подлинными биографиями.
Задумаемся на миг: Солженицын, не тратя усилий на поиски потрясающего сюжета, рассказывает о лагере как о чем-то давно и прочно существующем, совсем не чрезвычайном, имеющем свой регламент, будничный свод правил выживания, свой фольклор, свою лагерную “мораль” и устоявшуюся дисциплину. Автору не нужно было далеко ходить за темами и идеями — в то время хватало материала даже для многотомного академического издания (хотя многое, по понятным причинам, замалчивалось).
Любая подробность в повести буднична и символична Она “отсеяна”, причем не самим автором, а многими годами лагерного бытия. Отобран и жаргон, ставший “событием”, открытием после публикации повести. Здесь уже своя философия, свои сокращения слов, особые знаки. Но будничность трагедии поражает больше всего: “В лагере вот кто подыхает: кто миски лижет, кто на санчасть надеется, да кто к куму ходит стучать”. “Никак не годилось с утра мочить валенки”. “Машина” лагеря заведена, работает в заданном режиме, к секретам его функционирования привыкли все: и лагерные работяги, и пристроившиеся “потеплее” ловкачи, и подлецы (“придурки”). И сама охрана. Выжить здесь — значит “забыть” о том, что сам лагерь — это катастрофа, это провал...
Читая произведение, невольно задаешься вопросом: кто же в повести посвящает читателя в эти видимые секреты, мелкие тайны выживания (например, подать сухие валенки бригадиру, протащить в барак дрова, обойти завстоловой, незаметно присвоить лишнюю плошку баланды, одолжить за сигарету ножик)?
Легко заметить, что в повести как бы два рассказчика, активно помогающих друг другу. Мы слышим голос автора и самого Ивана Денисовича, то лежащего утром под одеялом и бушлатом, то бегущего на мороз и думающего о том, куда их погонят работать. Автор по-своему знает самого Ивана Денисовича, он по существу созидает его, передает ему значимую часть своего жизненного опыта: так, вся знаменитая сцена кладки стены — это явно эпизод из биографии писателя. Цепочка деяний, помыслов героя стала цепочкой актов, утверждающих его нравственное величие и, следовательно, представление самого писателя о красоте и идеальном человеке, живущем “не по лжи”.
Уже первые мгновения жизни Ивана Денисовича на страницах повести “говорят” об умной независимости героя, мудром покорстве судьбе и о непрерывном созидании особого духовного пространства, какой-то внутренней устойчивости. Весь лагерь и труд в нем, хитрость выживания, даже труд на строительстве “Соцгородка” — растлевающий страшный путь в обход всему естественному, нормальному. Здесь царствует не труд. А имитация труда Все жаждут безделья.
Обстоятельства заставляют Шухова как-то приспосабливаться ко всему, что его окружает. Но в то же время герой оказался способным увлечь и других своим моральным строительством. Все дело в том, что Иван Денисович, говоря его же языком, “неправильный лагерник”, первый праведник среди народных героев писателя.
Варлам Шаламов, прочитав одним из первых повесть, высказал следующую оценку, увидев в Шухове мужика-праведника: “Это — лагерь с точки зрения лагерного “работяги”, который знает мастерство, умеет “заработать”.


Источник:http://www.litra.ru/

Тем временем:

... Это я.
Огастес. Опять вы? Это смехотворно. Какое право вы имеете называть себя
столь громким именем?
Письмоводитель. Не обязательно Горацио Флойд. Можете называть меня просто
Бимиш.
Огастес. Неужели нет никого, кому я мог бы отдать распоряжения?
Письмоводитель. Кроме меня, никого. И я не прочь бросить все и уйти, так что
вы полегче со мной. Такие старички, как я, теперь в большом спросе.
Огастес. Если бы не война, я тут же уволил бы вас за нарушение субординации.
Но Англия в опасности, и в такой момент я не имею права думать о своем
личном достоинстве. (Повышает голос.) Но и вы, червяк несчастный,
спрячьте свое достоинство в карман, или я арестую вас на основании
закона о государственной безопасности в два счета.
Письмоводитель. Что мне государство, раз меня обжулили на два...
Огастес. К чертям ваши два шиллинга! Вы получили мои письма?
Письмоводитель. Да.
Огастес. Вчера вечером я выступил на собрании. Отправился на него прямо с
поезда. Ведь я писал, что рассчитываю вас там встретить. Почему вы не
явились?
Письмоводитель. Полиция не пустила меня к вам.
Огастес. А вы сообщили полицейским, кто вы такой?
Письмоводитель. Они и сами это знают. Потому-то они меня и не пустили.
Огастес. Черт знает какое идиотство! Пора встряхнуть этот городишко. Я
произнес лучшую речь в своей жизни, призывая записываться в
добровольцы. И хоть бы один человек записался!
Письмоводитель. А чего же вы ожидали? Вы заявили, что наши храбрые солдаты
ежедневно гибнут тысячами, пока идет большое наступление, и что они
кладут жизнь за Литл Пифлингтон, - это ваши точные слова. Займите вы их
место, - ваши точные слова. Разве так вербуют в армию?
Огастес. Но я подчеркнул, что вдовы получат пенсию.
Письмоводитель. Знаю, слышал. Но это было бы уместно, если бы вы вербовали
вдов.
Огастес (поднимаясь в раздражении). В этом городе живут одни трусы. Я
заявляю со всей ответственностью: одни трусы! Считают себя англичанами
и боятся драки.
Письмоводитель. Это они боятся драки? Посмотрели бы вы на них вечером под
праздник...

Шоу, Джордж Бернард (Shaw, George Bernard)   
«Огастес выполняет свой долг»