Все рефераты и сочинения

Сочинение по рассказу А.И.Солженицына «Матренин двор»

Россия богата не только безграничными просторами, плодородными землями, фруктовыми садами, но и незаурядными людьми, праведниками, одарёнными чистой, божественной энергией. Они смотрят на нас ясными глубокими глазами, будто заглядывают в душу, да так, что ничего от них не скроешь. Праведники жертвуют многими жизненными прелестями ради чистоты души, с радостью помогают окружающим достойно преодолеть все невзгоды, выйти победителем из борьбы с самим собой, духовно очиститься. И что бы о них ни говорили, сколько бы ни удивлялись их неприхотливости, на русской земле всегда найдётся место таким людям, ибо они проповедуют правду.
Железная дорога чёрной змейкой убегает за горизонт, по ней всё так же проносятся поезда, где-то быстрее, где-то медленнее. Но “на сто восемьдесят четвёртом километре от Москвы по ветке, что идёт к Мурому и Казани, ещё с добрых полгода после того все поезда замедляли свой ход”. Нет, пути уже давно починили, и, пройдя переезд, поезд опять набирал скорость. Только машинисты знали и помнили, отчего это всё. Да Игна-тич, повествующий о той горько-нелепой трагедии от первого лица.
“Матренин двор” — это рассказ о беспощадности человеческой судьбы, злого рока, о глупости советских послесталинских порядков, о жизни простых людей, далёких от городской суеты и спешки, — о жизни в социалистическом государстве. Этот рассказ, как замечал сам автор, “полностью автобиографичен и достоверен”, отчество рассказчика — Игнатич — созвучно с отчеством А. Солженицына — Исаевич.
Действие происходит в 1956 году, через три года после смерти тирана. Люди ещё не знают, как жить дальше: из “пыльной горячей пустыни” бесчисленных лагерей они попадают “просто в Россию”, чтобы навсегда затеряться где-нибудь в средней полосе — “без жары, с лиственным рокотом леса”. Ещё год назад, вернувшись из неволи, человек мог устроиться разве что носилки таскать. Даже электриком на порядочное строительство его бы не взяли. А теперь извольте — можете учительствовать. В отделе кадров, куда следовало обратиться по вопросу трудоустройства, “кадры уже не сидели за чёрной кожаной дверью, а за остеклённой перегородкой, как в аптеке”. Воздух был просто наэлектризован свободой. Подождёшь, пока объяснение всем твоим странностям найдут, каждую букву в документах “перещупают” , походят из комнаты в комнату, куда-то позвонят, — и ты трудоустроен.
В тот год быстрых перемен, когда “повелось по две — по три иностранных делегации в неделю принимать”, рассказчик возвращается в новый мир из тех краёв, откуда ещё недавно живым мало кто мог вернуться. Устроился он учителем в местечке, “где не обидно бы и жить и умереть”, в Высоком Поле. Ночью лишь тихий шелест ветвей по крышам, днём ниоткуда не слышно радио и всё в мире молчит. Но человек нуждается каждый день в завтраке и обеде, а хлеба в Высоком Поле не пекли, да и ничем съестным не торговали. Что ж, благородные работники отдела кадров смилостивились над рассказчиком и направили его судьбу в Торфопродукт, куда легко можно было приехать, но уехать — невозможно. В этом посёлке смешались две эпохи — “однообразные худо штукатуренные бараки тридцатых годов и, с резьбой по фасаду, с остеклёнными верандами, домики пятидесятых”. Но жители и тех и других в равной степени вдыхали вонь и копоть из фабричной трубы. Вот куда может завести мечта о тихом уголке России! А ведь там, откуда приехал рассказчик, “дул такой свежий ветер ночами и только звёздный свод распахивался над головой”. Но лучше свободно вдыхать фабричные выхлопы, чем наслаждаться красотами природы за колючей проволокой.
На торфяном посёлке скитания рассказчика не закончились. Судьбе было угодно, чтобы остановился он в соседней деревушке с ничего не говорящим названием — Тальново, в доме “с четырьмя оконцами вряд на холодную не красную сторону и с украшенным под теремок чердачным окошком”. Избу построили давно и добротно, на большую семью, а жила в ней теперь одинокая женщина лет шестидесяти. Безмолвную, с кругловатым жёлтым, больным лицом — хозяйку звали Матрёна. О ней мы узнаём гораздо больше, чем о рассказчике. Эта женщина с незатейливым, деревенским именем много работала, несмотря на болезнь, работала бесплатно: “не за деньги — за палочки”. Пенсию ей не платили. У Матрёны в избе жили колченогая кошка, подобранная из жалости, мыши и тараканы. “Но не потому были мыши в избе, что колченогая кошка с ними не справлялась: она как молния за ними прыгала в угол и выносила в зубах. А недоступны были мыши для кошки из-за того, что кто-то когда-то оклеил Матрёнину избу зеленоватыми обоями, да не просто в слой, а в пять слоев. Друг с другом обои склеились хорошо, от стены же во многих местах отстали — и получилась как бы внутренняя шкура на избе. Между брёвнами избы и обойной шкурой мыши и проделали себе ходы и нагло шуршали, бегая по ним даже и под потолком”. Солженицын описывает деревенский быт с изрядной долей иронии. Желание выполнить работу наверняка, чтобы потом переклеивать не пришлось, оборачивается многочисленными неудобствами для животного (“кошка сердито смотрела вслед шуршанию мышей, а достать не могла”) и людей. Матрёна Васильевна избу не жалела — ни для мышей, ни для тараканов, ибо в шуршанье мышей, непрерывном, как далёкий шум океана, шорохе тараканов не было ничего злого, не было лжи. Шуршанье было их жизнью.
Матрёна отличалась трудолюбием: вставала в четыре-пять утра, “тихо, вежливо, стараясь не шуршать, топила русскую печь, ходила доить козу, по воду ходила и варила в трёх чугунках”. Наверное, жребий Матрёны был жить в то время, когда люди работали бескорыстно, не думая о пенсии. А деньги и награды получал тот, кто о высоких результатах докладывал. Матрёна никому не могла отказать: без неё ни одна пахота огорода не обходилась. Денег она не брала, получала удовольствие, прилив сил от работы. Матрёнина покорность шла от сердца. Она не прислуживала, но служила окружающим, всегда была готова поделиться последним.
Матрёна Васильевна — человек не от мира сего. Её дети умерли в младенчестве, на войне без вести пропал муж. Ей долго не оформляли за него пенсию. И всё же женщина не озлобилась, осталась радушной, открытой и бескорыстно отзывчивой. Матрёна напоминает библейскую героиню Марию.
Матрёна у Солженицына- — воплощение идеала русской крестьянки. Её облик подобен иконе, жизнь — житию святой. Её дом — сквозной символический образ рассказа — как бы ковчег библейского праведника Ноя, в котором он спасается от потопа вместе с семьёй и парами всех земных животных — чтобы продолжить род людской.
Матрёна — праведница. Но односельчане не ведают о её утаённой святости, считают женщину просто неумной, хотя именно она хранит высшие черты русской духовности. Подобно Лукерье из рассказа Тургенева “Живые мощи”, Матрёна на свою жизнь не жаловалась, Богу не докучала, ведь он и так знает, чего ей надобно.
Житие святой должно завершаться счастливой смертью, соединяющей её с Богом. Однако смерть героини — горько-нелепая. Брат покойного мужа, алчный старик Фаддей, принуждает Матрёну отдать ему её горницу. Безотказная Матрёна остро ощущает вину перед Фаддеем: незадолго до Первой мировой войны она стала его невестой, но, уверенная, что тот погиб на фронте, вышла замуж за Фаддеева брата. Потеря горницы и внезапная пропажа кошки предвещают гибель дома Матрёны и её смерть. Быть может, она и предчувствовала неладное: боялась пожара, боялась молнии, а больше всего почему-то — поезда. Под поезд она и попала... Гибель героини символизирует жестокость и бессмысленность мира, в котором она жила.
Первоначально рассказ назывался “Не стоит село без праведника” — по русской пословице. Праведница-крестьянка жила в окружении недоброжелательных и корыстных колхозников. Их убогая и несчастная судьба мало чем отличалась от существования лагерных узников. Они жили по искони заведённым порядкам. Даже после смерти Матрёны, сделавшей для всех так много добра, соседи не особенно переживали, хотя и плакали, в избу шли с детьми, будто на спектакль. “Те, кто считал себя покойнице роднее, начинали плач ещё с порога, а достигнув гроба, наклонялись голосить над самым _лицом усопшей”. Плач родственников был “своего рода политикой”: в нём каждый излагал свои собственные мысли и чувства. И все эти причитания сводились к тому, что “в смерти её мы не виноваты, а насчёт избы ещё поговорим!” Жаль, что добром, народным или своим, называет язык имущество наше. И его-то терять считается перед людьми постыдно и глупо.
Рассказ “Матрёнин двор” невозможно читать без слёз. Эта грустная история праведницы-крестьянки не художественный вымысел автора. Солженицын доверяет жизни и её творцу — Богу больше, чем художественному вымыслу. Оттого с таким сопереживанием и гордостью читается рассказ: ведь остались ещё на земле русской праведники, без которых не стоит ни село, ни город, ни вся земля наша.


Источник:http://www.litra.ru/

Тем временем:

... В числе привычек Нефедова была привычка удивлять неожиданными поступками, неожиданными словами, была манера уезжать из дома внезапно. Куда и зачем он едет, он домашним никогда не говорил, а спрашивать его не спрашивали, — остался страх от прежнего времени. Когда то он свято верил, что расспросы — гибель для задуманного дела: «Закудакали — добра не будет». Под старость он не верил ни во что, и власть его к этому времени совсем ослабела, — своей волей стали жить и жена его Раиса Матвеевна, и сын Ефрем, и дочь Мариша, а он свою волю проявлял редко. Но когда проявлял, то, опять таки по привычке, проявлял твердо, и ему уж не перечили. Так было и на этот раз: никому ни слова не говоря, Нефедов, после двухмесячного раздумья, вдруг решил ехать в Быков, чтобы взять Клашу к себе, и так и поступил, и всю дорогу зачем то шел пешком, притворялся жадным стариком мужиком. В Быкове он расправился с делами, как он сам выразился, по суворовски, в два дня: расчел дворника, кухарку, за бесценок продал на сальни свиней, за бесценок уступил дьякону весь домашний скарб, закрыл окна, запер на рыжий громадный замок ворота, прилепив к ним билетик: «Сей постоялый двор продается», взял с собой только клетку с цыплятами и, перекрестясь, тронулся домой. — А вы мне, дядечка, очень нравитесь, — сказала, садясь в телегу, Клаша, удивившая его за эти дни своим спокойствием, соединенным с наивными вспышками радости. — Ага! — ответил польщенный Нефедов. — Старая кобыла борозды никогда не испортит, — похвастался он, хотя Клаша много раз слышала от покойной тетки, что давно испорчена вся жизнь его, что он, весь век норовивший жить по хорошему, установленному, устроиться возможно прочнее, по своим собственным, сто раз продуманным предначертаниям, прожил как попало, по чьей то чужой воле, что семейный лад его, при самом своем начале, был разбит изменой Раисы Матвеевны, жившей с барином, у которого он был крепостным человеком. Выехали по холодку, когда звонили ко всенощной, на блеск низкого солнца, и, оглянувшись на пыльный город, на его каланчу, Клаша перекрестилась, по детски вздохнула и оправила платье, усаживаясь получше...

Бунин Иван Алексеевич   
«Клаша»