Интервью приволжской лиге журналистов - октябрь 2002

    - Александр Исаевич, сложилось впечатление, что в последние годы Вы как будто удалились в монашеский скит. По крайней мере, голос Ваш звучит не так общественно мощно, как в прежние времена. Это демонстративное молчание, как ответ на невозможность обустроить Россию по Вашим представлениям или что-то другое?
    - Все эти 8 лет, как я вернулся, я пытался по силам моим воздействовать на гибельный ход событий в России: я обращался к властям, начиная с Верховной, к законодателям, к государственным и общественным деятелям, к общественности, к читателям моих книг, к телезрителям - никакого моего "молчания" не было. Но все мои обращения оказались тщетны, ни один мой совет не принят, а телевизионные выступления были надолго оборваны ельцинской властью.
    - Вы видели Россию, российский народ из дальнего зарубежья. Теперь, вернувшись на Родину, можете сравнить эти наблюдения со взглядом изнутри. В чем отличие этих взглядов, схожесть; что Вы могли предполагать и не могли предвидеть?
    - Полвека проработав над историей российской революции (эпопея "Красное Колесо") и нагруженный ее разорительным, поучительным опытом, я из зарубежья с огромной тревогой следил за начавшимися в 80-х годах переменами: как бы им удержаться в разумной эволюции, как бы не опрокинуться в разрушительный хаос Февральской революции. Но предупреждения мои уже не могли достичь родины, а Горбачев и Ельцин избрали путь именно мгновенного, предельного сотрясения, отчего изломались все устои социальной жизни, десятки миллионов канули в нищету - и ограбленным же оказалось само государство, бессильное сохранять в стране нормальную жизнь. Вот этого колоссального ограбления России я предвидеть не мог.
    - Почему среди тех, кто пострадал от коммунистического режима, в том числе и среди советских эмигрантов, вернувшихся на Родину, так много ярых патриотов и даже апологетов советского коммунистического строя (например, Лимонов, Зиновьев)? И даже Вас обвиняют в отступничестве от идеалов демократии.
    - А.Зиновьев тут не пример: он еще до своей эмиграции писал, что коллективизация была большим благом для русского крестьянства. Но сожаление о коммунистических временах - явление гораздо шире. В моих общественных встречах в 1994 - 1995-м во многих областях оно громко, уверенно звучало из залов, по две трети зала. Это чувство проросло в миллионах, разоренных грабежом и произволом ельцинского времени. Человеческая память часто забывает более давнее: коммунистического террора легко не помнят те, чьих родственников он не коснулся, да не помнят и всей удушающей большевицкой обстановки. А сегодня, в отсутствие действенного обсуждения политической реальности, всякую естественную критику ее отписывают к "коммунистической" и к "экстремизму".

Страницы: (4) : 1234

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Et en cela encore nous avons eu l'heureux hasard de nous rencontrer avec un des jeunes critiques de ce temps qui ont le mieux marque leur place dans le journalisme serieux.

    S'il etait besoin d'autres raisons encore, nous demanderions a Rivarol lui-meme ce qu'il a pretendu faire; il nous repondrait d'abord: «Il n'est point d'artifice dont je ne me sois avise dans cette traduction, que je regarde comme une forte etude faite d'apres un grand poete. C'est ainsi que les jeunes peintres font leurs cartons d'apres les maitres.» (Notes du chant XX.)

    Puis ailleurs (Notes du chant xxv): «Il y a des esprits chagrins et denues d'imagination, _censeurs de tout, exempts de rien produire_, qui sont faches qu'on ne se soit pas appesanti davantage sur le mot a mot, dans cette traduction; ils se plaignent qu'on ait toujours cherche a reunir la precision et l'harmonie, et que, donnant sans cesse a Dante, on soit si souvent plus court que lui. Mais ne les a-t-on pas prevenus, au _Discours preliminaire_, que si le poete fournit les dessins, il faut aussi lui fournir les couleurs? Ne peuvent-ils pas recourir au texte, et s'ils ne l'entendent pas, que leur importe?»

    Et enfin: «C'est surtout avec Dante que l'extreme fidelite serait une infidelite extreme: _summum jus, summa injuria_. (Note du chant XXXI.)

    La traduction de Rivarol parut en 1783 ou 1785 (Paris, Didot, in-8°); l'editeur de 1808 des _OEuvres de Rivarol_ (Paris, 5 vol...

Данте Алигьери (Dante Alighieri)   
«L'enfer (1 of 2) La Divine Comedie - Traduit par Rivarol»