Адлиг Швенкиттен

Нечего делать. Кандалинцев - не приказным тоном, тот ему слабо давался:
- Олег. Одно твое орудие - слева, одно мое - справа.
Стали разворачиваться, разбираться.
Гусев поставил на позицию 3й расчет, сержанта Пети Николаева.
Кандалинцев у себя назначил 1й, старшего сержанта Кольцова - своих же лет,
под сорок, донского казака.
Остальные пушки и грузовики протянули дальше метров на двести, где
чернел господский двор Питтенен, с постройками.
А еще ж перебежчика досмотреть.
Кандалинцев странно положил ему руку на плечо. И сказал:
- Гут, гут, все будет гут. Иди с нашими, спи.

18

Перерезка провода не могла быть случайной, если выхватили два метра.
Ясно, что им тут местность родная, они тут каждый ход знают, свои
проводники, своя разведка - а лески и перелески там и сям. Мы - никак их не
увидим, а они за нами следят.
Так Боев еще не попадал. Переправлялся он через реки под бомбежкой,
сиживал в НП на смертных плацдармах под частыми клювами немецких снарядов и
мин, и вылеживал огневые налеты в скорокопанной легкой щели - но всегда
знал, что он - часть своей пушечной бригады и верный сосед пехоты, и раньше
ли, позже - подтянется к нему дружеская рука или провод, или приказ
начальства - да и свои ж соображения тоже доложить.
А вот - так?.. Ни звука, ни снаряда, ежеминутная смерть не подлетает,
ничем не проявлена. Но пехоты - нет, и раньше утра не будет, хорошо, если
утром. А свой штаб - как умер, уже полночи. Что это может быть? Рация
испортилась? - ведь есть же у них запасные.
Облака опять плотно затянули, да луна там и сходит к закату. Мертвое
снежное поле, очень смутная видимость. С одним комбатом под рукой, при двух
по сторонам, глухо сидеть в мелких ямках - и чего ждать? Может - да, вот-вот
немцы начнут наступать, хотя ни тракторных, ни грузовых моторов не слышно ни
звука, значит и артиллерия у них не подтягивается. А если обойдут пешком
стороной - и прямо на наши пушки? Они беззащитны.
И - чего стоять? По ком стрелять? Зачем мы - тут?
Уже одну батарею Боев оттянул самовольно. Хотя в том можно оправдаться.
(А вот что: Касьянову, раз у него к батарее линия теперь не достигает -
пусть-ка сматывается и идет к своим орудиям, на тот берег. Скомандовал.)
Но оттянуть и две другие батареи за Пассарге? Это - уже полностью
самовольная смена позиции, отступление. А есть святой принцип Красной армии:
ни шагу назад! В нашей армии - самовольное отступление? Не только душа не
лежит, но и быть такого не может! Это - измена родине. За это судят - даже и
на смерть, и на штрафную.
Вот - бессилие.
Ясный, полный смысл: конечно, надо отступать, оттянуть дивизион.
И еще ясней: это - совершенно запретно.
Хоть и погибай, только не от своих.

Страницы: (26) :  <<  ... 11121314151617181920212223242526

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Что
толку, в самом деле, - прибавляет Паульсон уже от собственного разума, -
обладать правом голоса, если не выработать себе свободы личности?".
Свобода личности! Переворот человеческого духа!.. Но всякие ли
общественные условия позволяют выработать "свободу личности", и точно ли
"переворот человеческого духа" может быть совершен независимо от внешних
условий? На эти вопросы Ибсен не умел ответить: более того, он даже не умел
их поставить.
Общественные преобразования Ибсен не ставит почти ни во что. Партии,
эти великие культурные силы современности, в союзе с которыми только и можно
воздействовать в желательном направлении на общество, Ибсен третирует с
презрением одиноко стоящего умственного аристократа. "Партийные программы, -
говорит д-р Штокман, - убивают всякую жизнеспособную истину", и еще сильнее:
"партия - это точно насос, которым у людей постепенно выкачивают рассудок и
совесть!" ("Враг народа"). Ибсен исходит из индивидуальности и к ней
возвращается. В пределах индивидуальной души он разрешает или пытается
разрешить все социальные проблемы. Он расширяет и углубляет эту эластичную
индивидуальную душу до сверхчеловеческих пределов ("Бранд"), не задевая при
этом даже локтем общественной обстановки. В лице Росмера Ибсен хочет
"сделать всех людей в стране аристократами духа..., освободив их дух и
очистив их волю" (как это определенно!), но и в это дело Росмер теряет веру,
придя к убеждению, что "люди не могут быть облагораживаемыми извне"
("Росмерсхольм").
В личной жизни сам Ибсен, этот "дерзновенный революционер", этот
"великий минус", как называют его соотечественники, покорно склоняется пред
условиями, действующими извне: с педантической тщательностью подчиняется он
всем условностям лицемерно-благопристойного обихода буржуазной среды. Лишь в
созданиях своего духа он стоит "высоко и свободно" (да и то не настолько,
как это представляется Паульсону и самому Ибсену!), но "ах... не таков я в
обыденной жизни", жалуется он на себя с горечью устами строителя Сольнеса...

Ибсен Генрик Юхан (Ibsen Henrik Johan)   
«Об Ибсене»