Архипелаг ГУЛаг. Том 2 (части 3 и 4)

В иерусалимской
столовой было отдельное раздаточное окошко -- для ИТР, откуда кормились
инженеры, бухгалтеры... и сапожники. После своего назначения мастером
карьера я, усваивая лагерную хватку, подходил к этому окну и требовал себе
питание оттуда. Поварихи мялись, говорили, что меня еще нет в списке ИТР, но
всякий раз кормили, потом даже молча, так что я сам поверил, что я -- в
списке. Как я после обдумал, -- я был для кухни фигурой еще неясной: едва
приехав, сразу вознЈсся; держался гордо, ходил в военном. Такой человек,
свободное дело, станет еще через неделю старшим нарядчиком или старшим
бухгалтером зоны или врачом (в лагере всЈ возможно!!) -- и тогда они будут в
моих руках. И хотя на самом деле завод еще только испытывал меня и ни в
какой список не включал -- кухня кормила меня на всякий случай. Но за сутки
до моего падения, когда еще и завод не знал, лагерная кухня уже всЈ знала, и
хлопнула мне дверцей в морду: я оказался дешевый фраер. В этом маленьком
эпизоде -- воздух лагерного мира.
Это столь частое человеческое желание выделиться одеждой на самом деле
раскрывает нас, особенно под зоркими лагерными взглядами. Нам кажется, что
мы одеваемся, а на самом деле мы обнажаемся, мы показываем, чего мы стоим. Я
не понимал, что моя военная форма стоит матронинской красной косынки. И
недреманный глаз из укрытия всЈ это высмотрел. И прислал за мной как-то
дневального. Лейтенант вызывает, вот сюда, в отдельную комнату.
Молодой лейтенант разговаривает очень приятно. В уютной чистой комнате
были только он и я. Светило предзакатное солнышко, ветер отдувал занавеску.
Он усадил меня. Он почему-то предложил мне написать автобиографию -- и не
мог сделать предложения приятнее. После протоколов следствия, где я себя
только оплЈвывал, после унижения воронков и пересылок, после конвоя и
тюремного надзора, после блатных и придурков, отказавшихся видеть во мне
бывшего капитана нашей славной Красной Армии, вот я сидел за столом и никем
не понукаемый, под доброжелательным взглядом симпатичного лейтенанта писал
вмеру густыми чернилами по отличной гладкой бумаге, которой в лагере нет,
что я был капитан, что я командовал батареей, что у меня были какие-то
ордена. И от одного того, что я писал, ко мне возвращалась, кажется, моя
личность, моЈ "я". (Да, мой гносеологический субъект "я"! А ведь я всЈ-таки
был из универсантов, из гражданских, в армии человек случайный. Представим
же, как неискоренимо это в кадровике -- требовать к себе уважения!) И
лейтенант, прочтя автобиографию, совершенно был доволен: "Так вы --
советский человек, правда?" Ну, правда же, ну конечно же, отчего же нет? Как
приятно воспрять из грязи и праха -- и снова стать советским человеком! --
половина свободы.
Лейтенант попросил зайти к нему через пять дней.

Страницы: (420) :  <<  ... 9899100101102103104105106107108109110111112113 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Они, эти борцы-отшельники, были сродни горам, ибо каждое из
них, в особенности те, что стояли ближе к вершинам, вело свою незаметную, но
упорную войну за жизнь и рост -- с ветрами, ненастьями и скудной каменистой
почвой. Каждое из них несло свое бремя, каждое упрямо цеплялось за все, что
придется, и от этого у каждого из них был свой собственный образ и свои
особые раны. Я видел сосны, которым ветер позволил иметь ветви лишь с одной
стороны; другие, подобно змеям, обвили своими красными стволами нависшие над
кручами обломки скал, так что дерево и камень стали одно целое и помогали
друг другу выстоять. Они смотрели на меня, словно грозные воители, внушая
благоговейный страх и уважение.
Мужчины и женщины наши тоже были похожи на них: строгие, темноликие,
неразговорчивые, а лучшие из них -- и вовсе молчуны. Потому-то я и привык
смотреть на людей, как на деревья или скалы, задумываться о них и почитать
их не меньше, а любить не больше, чем тихие сосны.
Деревушка наша Нимикон раскинулась на треугольном, зажатом между двумя
горными выступами косогоре на берегу озера. Одна дорога ведет в
расположенный неподалеку монастырь, другая в соседнюю деревню, до которой
четыре с половиной часа ходу; до остальных деревень можно добраться только
по воде. Деревянные дома наши выстроены все в старом стиле, и возраст их не
поддается определению: новых среди них почти никогда не бывает, а старые
домишки хозяева по мере нужды подправляют то с одного, то с другого боку, в
этом году половицы, в следующем кусок кровли, а то и просто полбревна или
планку, что когда-то была частью обшивки в горнице, а теперь пришла на смену
какому-нибудь сгнившему стропилу под крышей; а отслужив свой срок и здесь,
сгодится на что-нибудь в хлеву или на сеновале, прежде чем пойти на
растопку, на худой конец украсит собой входную дверь...

Герман Гёссе (Hermann Hesse)   
«Петер Каменцинд»