Архипелаг ГУЛаг. Том 2 (части 3 и 4)

Лазарет
санчасти признан антисанитарным, приказано срочно шпарить и мыть его
кипятком. Но куда же больных? Все кремлЈвские помещения переполнены,
плотность населения Соловецкого архипелага больше, чем в Бельгии ( -- а
какая ж в соловецком Кремле?). Так всех больных выносят на одеялах на снег и
кладут на три часа. Вымыли -- затаскивают.
Мы же не забыли, что наш новичок -- воспитанник Серебряного Века? Он
ничего еще не знает ни о Второй Мировой войне, ни о Бухенвальде! Он видит:
отделЈнные в шинельных бушлатах с отменной выправкой приветствуют друг друга
и ротных отданием воинской чести -- и они же выгоняют своих рабочих длинными
палками -- дрынами (и даже глагол уже всем понятный: дрыновать). Он видит:
сани и телегу тянут не лошади, а люди (по нескольку в одной) -- и тоже есть
слово ВРИДЛО (Временно Исполняющий Должность Лошади).
А от других соловчан он узнаЈт и пострашней, чем видят его глаза.
Произносят ему гибельное слово -- Секирка. Это значит -- Секирная гора. В
двухэтажном соборе там устроены карцеры. Содержат в карцере так: от стены до
стены укреплены жерди толщиною в руку и велят наказанным арестантам весь
день на этих жердях сидеть. (На ночь ложатся на полу, но друг на друга,
переполнение). Высота жерди такова, что ногами до земли не достаЈшь. Не так
легко сохранить равновесие, весь день только и силится арестант -- как бы
удержаться. Если же свалится -- надзиратели подскакивают и бьют его. Либо:
выводят наружу к лестнице в 365 крутых ступеней (от собора к озеру, монахи
соорудили); привязывают человека по длине его к балану (бревну) для тяжести
-- и вдольно сталкивают (ни единой площадки, и ступеньки настолько круты,
что бревно с человеком на них не задерживается).
Ну, да за жЈрдочками не на Секирку ходить, они есть и в кремлЈвском,
всегда переполненном, карцере. А то ставят на ребристый валун, на котором
тоже не устоишь. А летом -- "на пеньки", это значит -- голого под комаров.
Но тогда за наказанным надо следить; а если голого да к дереву привязывают
-- то комары справятся сами. Еще -- целые роты в снег кладут за провинность.
Еще -- в приозЈрную топь загоняют человека по горло и держат так. И вот еще
способ: запрягают лошадь в пустые оглобли, к оглоблям привязывают ноги
виновного, на лошадь садится охранник и гонит еЈ по лесной вырубке, пока
стоны и крики сзади кончатся.
Новичок раздавлен духом, еще и не начав соловецкой жизни, своих
бесконечных трЈх лет срока. Но поспешил бы современный читатель, если б
вытянул палец: вот открытая система уничтожения, лагерь смерти! Э нет, мы не
так просты! В этой первой экспериментальной зоне, как и потом в других, как
и в самой объемлющей изо всех, мы не открыто действуем -- наслоенно,
смешанно -- и потому так успешно и потому так долго.

Страницы: (420) :  <<  ... 9101112131415161718192021222324 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

...
     Это не был брак по любви. Маркиз женился по настоянию друзей и, так как ему было все равно, предоставил им выбор невесты; однако ни он, ни она ни разу об этом не пожалели. В течение всех четырнадцати лет их совместной жизни он был неизменно учтив с женой, поскольку не мыслил иного отношения к женщине, и оставался ей неизменно верен, поскольку его влекли только духовные радости. Но хотя Франсуаза родила ему пятерых детей, хотя она была ему не только женой, но и матерью, ограждавшей его от денежных забот, домашних хлопот и волнений, он совсем не знал ее и даже не подозревал, что не знает, - она была для него просто Франсуазой. Теперь же она казалась ему непостижимо величественной и даже страшной, и не потому, что ее уже не было в живых, а потому, что она умерла, окруженная ореолом самоотверженного материнства.
     Если бы Франсуаза узнала, что ее смерть пробудит в маркизе это новое чувство робости перед ней, она бы беспредельно удивилась. Ее отчаянная одинокая борьба за жизнь троих детей, заболевших тифом, представилась бы ей (если бы она вообще хоть на минуту задумалась над этим) вполне естественной, - ведь она была матерью. Но Франсуаза, женщина бесхитростная да к тому же не имевшая ни минуты свободного времени, не обременяла себя отвлеченными размышлениями о разнице между долгом матери и долгом отца и не раздумывая рисковала жизнью, оберегая в то же время от болезни своего мужа. Жизнь выдающегося ученого была слишком драгоценна, чтобы подвергать ее опасности. Он же ни во что не вмешивался - не из трусости, а просто потому, что он вообще никогда ни во что не вмешивался. Маркиз полностью доверял Франсуазе, и ему так же не могло прийти в голову усомниться в ее житейской мудрости, как ей оспаривать его суждение о каком-нибудь папирусе. И вот теперь, вырвав у смерти одного ребенка, она последовала в могилу за двумя другими, беспокоясь на смертном ложе только о том, сумеют ли слуги без нее содержать детей в чистоте и хорошо варить кофе.
     Старший из мальчиков, Анри, шел рядом с отцом и горько плакал...

Войнич Этель Лилиан (Ethel Lilian Voynich)   
«Прерванная дружба»