Архипелаг ГУЛаг. Том 2 (части 3 и 4)

(Он
рассуждал о предмете знакомом: его дружно хвалили женщины, побывавшие с ним
в близости, в лагере это не очень скрывается.)
На вторую неделю меня с позором изгнали на общие, а вместо меня
назначили того же Васю Павлова. Так как я с ним за место не боролся, снятию
своему не сопротивлялся, то и он послал меня не землекопом, а в бригаду
маляров.
Вся эта короткая история моего главенства закрепилась однако для меня
бытовой выгодой: как завпроизводством, я помещен был в особую комнату
придурков, одну из двух привилегированных комнат в лагере. А Павлов уже жил
в другой такой комнате, и когда я был разжалован, то не оказалось достойного
претендента на мою койку, и я на несколько месяцев остался там жить.
Тогда я ценил только бытовые преимущества этой комнаты: вместо вагонок
-- обыкновенные кровати, тумбочка -- одна на двоих, а не на бригаду; днем
дверь запиралась, и можно было оставлять вещи; наконец, была полулегальная
электрическая плитка, и не надо было ходить толпиться к большой общей плите
во дворе. Раб своего угнетенного испуганного тела, я тогда ценил только это.
Но сейчас, когда меня захватно потянуло написать о моих соседях по той
комнате, я понял, в чЈм была главная удача: никогда больше в жизни ни по
влечению сердца, ни по лабиринту общественных разгородок я не приближался и
не мог бы приблизиться к таким людям, как авиационный генерал Беляев и
эмведист Зиновьев, не генерал, так около.
Теперь я знаю, что писателю нельзя поддаваться чувствам гнева,
отвращения, презрения. Ты кому-то запальчиво возражал? Так ты не дослушал и
потерял систему его взглядов. Ты избегал кого-то из отвращения, -- и от тебя
ускользнул совершенно неизвестный тебе характер -- именно такой, который
тебе понадобится. Но я с опозданием спохватился, что время и внимание всегда
отдавал людям, которые восхищали меня, были приятны, вызывали сочувствие --
и вот вижу общество как Луну, всегда с одной стороны.
Но как Луна, чуть покачиваясь, показывает нам и часть обратной стороны
("либрация"), -- так эта комната уродов приоткрыла мне неведомых людей.

Генерал-майора авиации Александра Ивановича Беляева (все в лагере так и
звали его "генерал") всякому новоприбывшему нельзя было не заметить в первый
же день на первом же разводе. Изо всей черно-серой вшивой лагерной колонны
он выделялся не только ростом и стройностью, но отменным кожаным пальто,
вероятно иностранным, какого и на московских улицах не встретишь (такие люди
в автомобилях ездят) и еще больше особенной осанкой неприсутствия. Даже в
лагерной колонне и не шевелясь, он умел показывать, что никакого отношения
не имеет к этой копошащейся вокруг лагерной мрази, что и умирать будет -- не
поймЈт, как он среди неЈ очутился. Вытянутый, он смотрел над толпой, как бы
принимая совсем другой, не видимый нам парад.

Страницы: (420) :  <<  ... 153154155156157158159160161162163164165166167168 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Но пока я добежал до него по каким-то узким,
грязным и глухим переулкам, Давыдка уже вышел закрывать ставни на своем
убогом окошке, собрался тушить свет и запирать двери.
-- Но послушай, сказал я ему, чувствуя страх уже смертельный,-- если ты
запрешь и потушишь, что же мне тогда делать? Куда деваться? Ведь сюда зимой
даже пароходы не заходят !
Однако Давыдка только языком пощелкал и неумолимо, с тем спокойным
идиотизмом, на который способен лишь кавказец, помотал своей черной
стриженой башкой.
-- На молу гулять будешь,-- сказал он.-- Там всю ночь главный маяк
гореть будет...
И вот я на каком-то страшном обрыве, горбатом и скалистом, где можно
держаться, только прижавшись к необыкновенно высокой и круглой белой башне и
упершись ногами в скалы. Вверху, в дымном от дождя и медленно вращающемся
свете, с яростным визгом и криком кружатся и дерутся, как чайки, несметные
траурные пингвины...

Бунин Иван Алексеевич   
«Пингвины»