Архипелаг ГУЛаг. Том 2 (части 3 и 4)

Это был дородный мужик,
тяжелоступный, тяжелого взгляда, приязни мало было в его лице, а улыбался он
подумавши. Таких на Архипелаге зовут "волк серый". Не было в нем движения
чем-то поступиться, добро кому-нибудь сделать. Но что мне сразу понравилось:
Зиновьеву котелки, а Беляеву хлеб приносил он без угодливости, ложной
улыбочки или хотя бы пустого слова, приносил как-то величественно, сурово,
показывая, что служба службой, но и он не мальчик. Чтоб накормить свое
большое рабочее тело, надо было ему много еды. За генеральскую баланду и
кашу терпел он свое униженное положение, знал, что тут его презирают, круто
не отвечал, но и на цирлах не бегал.8 Он всех нас, он всех нас как голеньких
тут понимал, да не приходило время высказать. Мне в Прохорове ощутилось, что
он на камне строен, на таких плечах многое в народе держится. Никому он не
спешит улыбнуться, хмуро смотрит, но и в пятку никогда не укусит.
Сидел он не по 58-й, но бытие понимал досконально. Он был немало лет
председателем сельсовета под Наро-Фоминском, там тоже надо было уметь
прокрутиться, и жестокость проявить и перед начальством устоять. Рассказывал
он о своЈм председательстве так:
-- Патриотом быть -- значит, идти всегда впереди, Ясно, на всякие
неприятности первым и наскочишь. Делаешь в сельсовете доклад, и хоть
разговор в деревне больше материально сводится, но подкинет тебе
какая-нибудь борода: а что такое пер-ма-нент-ная революция. Шут еЈ знает,
какая такая, знаю бабы в городе перманент носят, а не ответишь -- скажут:
вылез со свиным рылом в калашный ряд. А это говорю такая революция, которая
вьЈтся, льЈтся, в руки не даЈтся -- поезжай вон в город у баб кудряшки
посмотри, или на баранах. Когда с Макдональдом наши рассобачились, я в
докладе власти поправил: "А вы б, говорю, товарищи, чужим кобелям меньше на
хвост наступали!"
С годами во всю показуху нашей жизни он проник и сам в ней участвовал.
Вызывал председателя колхоза и говорил: "ОдноЈ доярку ты к сельхозвыставке
на золотую медаль подготовь -- так, чтобы дневной удой литров на
шестьдесят!" И во всЈм колхозе сообща готовили такую доярку, сыпали еЈ
коровам в ясли белковые корма и даже сахар. И вся деревня и весь колхоз
знали, чего стоит та сельхозвыставка. Но сверху чудят, себя дурят -- значит,
так хотят.
Когда к Наро-Фоминскому подходил фронт, поручили Прохорову эвакуировать
скот сельсовета. Но была эта мера, если разобраться, не против немцев, а
против мужиков: это они оставались на голой земле без скота и без тракторов.
Крестьяне скота отдавать не хотели, дрались (ждали, что колхозы может
распадутся, и скот тогда им достанется) -- едва Прохорова не убили.
Закатился фронт за их деревню -- и замер на всю зиму. Артиллерист еще с
1914-го, Прохоров без скота, с горя примкнул к советской батарее и подносил
снаряды, пока его не прогнали.

Страницы: (420) :  <<  ... 164165166167168169170171172173174175176177178179 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

...
Путешествовал я впервые. Целый день мы ехали через густой лес, который
страхами своей чащобы навсегда врезался мне в память; лишь под вечер
остановились мы перед длинной поперечиной, отделявшей нас от обширной
поляны.
Нам пришлось дожидаться с полчаса, прежде чем из глиняной сторожки близ
ворот явился малый, который отодвинул засов и впустил нас. Я говорю "малый",
потому что старуха Марта все еще звала "малым" своего сорокалетнего
племянника; а тот, дабы достойно встретить господ, обрядился в старую ливрею
своего покойного дяди, с которой сперва постарался стряхнуть пыль, а потому
и заставил нас так долго дожидаться; будь у него время, он натянул бы и
чулки; но длинные голые красные ноги не слишком отличались от ярко-пунцовой
ливреи. Уж не припомню, были ли под ней штаны. У нашего слуги Иоганна, тоже
нередко слышавшего наименование "замок", лицо вытянулось от изумления, когда
малый повел нас к низенькому, ветхому строению, где прежде жил покойный
барин.
Но окончательно был он огорошен, когда матушка приказала ему внести
постели. Кик мог он помыслить, что в "замке" не водшся постелей, и
распоряжение матушки захватить для нас постельные принадлежности он либо
пропустил мимо ушей, либо посчитал за излишний труд.
Домик был одноэтажный, и в лучшие свои времена не мог насчитать больше
пяти комнат, пригодных для жилья, и являл собой жалостную картину бренности.
Разбитая мебель, разодранные обои, ни единого целого оконного стекла, пол,
проломанный тут и там, повсюду следы озорных солдатских нравов. "На постое у
нас тут всегда шел дым коромыслом",-- пояснил малый с дурацкой ухмылкой. Но
матушка сделала знак, чтобы ее оставили одну, и пока малый с Иоганном
наводили порядок, я пошел осматривать сад. Он тоже являл печальнейшее
зрелище запустения. Высокие деревья часгично были изувечены, частично
сломаны, и сорные растения глумливо возвышались над поваленными стволами.
Тут и там между вытянувшимися кустами тиса виднелись следы дорожек...

Гейне (Хейне) Генрих (Heine Heinrich)   
«Флорентийские ночи»