Архипелаг ГУЛаг. Том 2 (части 3 и 4)

С весны 42-го воротилась советская власть в
их район, и стал Прохоров опять председателем сельсовета. Теперь вернулась
ему полная сила рассчитаться со своими недругами и стать собакой пуще
прежнего. И был бы благополучен по сей день. Но странно -- он не стал.
Сердце дрогнуло в нЈм.
Местность их была разорена, и председателю давали хлебные талоны: чуть
подкармливать из пекарни погорелых и самых голодных. Прохоров же стал жалеть
народ, перерасходовал талоны против инструкции и получил закон "семь
восьмых", 10 лет. Макдональда ему простили за малограмотность, человеческого
сожаления не простили.
В комнате Прохоров любил так же молча часами лежать, как и Орачевский,
с сапогами на перильцах кровати, смотря в облупленный потолок. Высказывался
он только когда генералов не было. Мне удивительно нравились некоторые его
рассуждения и выражения:
-- Какую линию трудней провести -- прямую или кривую? Для прямой
приборы нужны, а кривую и пьяный ногой прочертит. Так и линия жизни.
-- Деньги -- они двухэтажные теперь. (Как это метко! Прохоров к тому
сказал, что у колхоза продукты забирают по одной цене, а продают людям
совсем по другой. Но он видел и шире, "двухэтажность" денег во многом
раскрывается, она идЈт черезо всю жизнь, государство платит нам деньги по
первому этажу, а расплачиваться мы везде должны по второму, для того и самим
надо откуда-то по второму получать, иначе прогоришь быстро.)
-- Человек не дьявол, а житья не даст, -- еще была его пословица.
И многое в таком духе, я очень жалею, что не сохранил. Я назвал эту
комнату -- комнатой уродов, но ни Прохорова, ни Орачевского отнести к уродам
не могу. Однако, из шести большинство уродов было, потому что сам-то я был
кто ж, как не урод? В моей голове, хотя уже расклоченные и разорванные, а
всЈ еще плавали обрывки путанных верований, лживых надежд, мнимых убеждений.
И разменивая уже второй год срока, я всЈ еще не понимал перста судьбы, на
что' он показывал мне, швырнутому на Архипелаг. Я всЈ еще поддавался первой
поверхностной развращающей мысли, внушенной спецнарядчиком на Пресне:
"только не попасть на общие! выжить!" Внутреннее развитие к общим работам не
давалось мне легко.
Как-то ночью к вахте лагеря подошла легковая машина, вошел надзиратель
в нашу комнату и тряхнул генерала Беляева за плечо, велел собираться "с
вещами". Ошалевшего от торопливой побудки генерала увели. Из Бутырок он еще
сумел переслать нам записку: "Не падайте духом! (То есть, очевидно, от его
отъезда.) Если буду жив -- напишу." (Он не написал, но мы стороной узнали.
Видимо, в московском лагере сочли его опасным. Попал он в Потьму. Там уже не
было термосов с домашним супом, и, думается, пайку он уже не обрезал с шести
сторон. А еще через полгода дошли слухи, что он очень опустился в Потьме,
разносил баланду, чтобы похлебать.

Страницы: (420) :  <<  ... 165166167168169170171172173174175176177178179180 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

...
Если бы я пробыл там долго, неуязвимый для времени, наблюдая, как эта
птичья голова, этот копейный наконечник, этот опрокинутый гребень шлема
вычерчивает в пустоте свои диагонали от края до края астигматической
замкнутой линии, я превратился бы в жертву обольщения чувств, и Маятник
убедил бы меня, что колебательная плоскость совершила полный оборот и
возвратилась в первоначальное положение, описав за тридцать два часа
сплюснутый эллипс - эллипс, обращающийся вокруг собственного центра с
постоянной угловой скоростью, пропорциональной синусу географической широты.
Как вращался бы тот же эллипс, будь нить маятника прикреплена к венцу Храма
Соломона? Вероятно, Рыцари испробовали и это. Может быть, их расчет, то есть
конечный результат расчета, не изменялся. Может быть, собор аббатства
Сен-Мартен-де-Шан - это действительно истинный Храм. Вообще чистый
эксперимент возможен только на полюсе. Это единственный случай, когда точка
подвешивания нити расположилась бы на продолжении земной оси, и Маятник
заключил бы свой видимый цикл ровно в двадцать четыре часа.
Однако это отступление от Закона, к тому же предусмотренное самим
Законом, эта погрешность против золотой нормы не отнимала чудесности у чуда.
Я знал, что Земля вращается, и что я вращаюсь вместе с нею, и
Сен-Мартен-де-Шан, и весь Париж со мною, и все мы вращались под Маятником,
который, действительно, нисколько не изменял ориентации своего плана, потому
что наверху, где он к чему-то был привязан, на другом конце воображаемого
бесконечного продолжения нити, в высоту и вдаль, за пределами отдаленных
галактик, - находилась недвижимая и непреложная в своей вековечности Мертвая
Точка
Земля двигалась, однако место, к которому прикреплялся канат, было
единственным неподвижным местом вселенной.
Поэтому мой взгляд был прикован не столько к земле, сколько к небу,
осиянному тайной Абсолютной Неподвижности...

Эко, Умберто (Eco, Umberto)   
«Маятник Фуко»