Архипелаг ГУЛаг. Том 2 (части 3 и 4)

Что значило до революции расклеить листовки? Забава, всЈ равно, что
голубей гонять, не получишь и трЈх месяцев срока. Но когда пять мальчиков
группы Владимира Гершуни готовят листовки: "наше правительство
скомпрометировало себя" -- на это нужна примерно та же решимость, что пяти
мальчикам группы Александра Ульянова для покушения на царя.
И как это самовозгорается, как это пробуждается само в себе! В городе
Ленинске-Кузнецке -- единственная мужская школа. С 9-го класса пятеро
мальчиков (Миша Бакст, их комсорг; Толя Тарантин, тоже комсомольский
активист; Велвел Рейхтман, Николай Конев и Юрий Аниканов) теряют
беззаботность. Они не терзаются девочками, ни <эмодными> танцами, они
оглядываются на дикость и пьянство в своЈм городе и долбят, и листают свой
учебник истории, пытаясь как-то связать, сопоставить. Перейдя в 10 класс,
перед выборами в местные советы (1950 год), они печатными буквами выводят
свою первую (и последнюю) простоватую листовку:

"Слушай, рабочий! Разве мы живЈм сейчас той жизнью, за которую боролись
и умирали наши деды, отцы и братья? Мы работаем -- а получаем жалкие гроши,
да и те зажимают... Почитай и подумай о своей жизни..."

Они сами тоже только думают -- и поэтому ни к чему не призывают. (В
плане у них был -- цикл таких листовок и сделать гектограф самим.)
Клеили так: шли ночью по городу гурьбой, один налеплял четыре комка
хлебного мякиша, другой -- на них листовку.
Ранней весной к ним в класс пришел новый какой-то педагог и
предложил... заполнить анкеты печатным почерком.16 Умолял директор не
арестовывать их до конца учебного года. Сидя уже под следствием, мальчишки
больше всего жалели, что не побывают на собственном выпускном вечере. "Кто
руководил вами, сознайтесь!" (Не могли поверить гебисты, что у мальчиков
открылась простая совесть -- ведь случай невероятный, ведь жизнь дана один
раз, зачем же задумываться?) Карцеры, ночные допросы, стояния. Закрытое (уж
конечно) заседание Облсуда.17 Жалкие защитники, растерянные заседатели,
грозный прокурор Трутнев (!). Всем -- по 10 и по 8 лет, и всех,
семнадцатилетних, -- в Особлаги.
Нет, не врет старая пословица: смелого ищи в тюрьме, глупого -- в
политруках!

Я пишу за Россию безъязыкую, и потому мало скажу о троцкистах: они все
люди письменные, и кому удалось уцелеть, те уж наверно приготовили подробные
мемуары и опишут свою драматическую эпопею полней и точней, чем смог бы я.
Но кое-что для общей картины.
Они вели регулярную подпольную борьбу в конце 20-х годов с
использованием всего опыта прежних революционеров, только ГПУ, стоявшее
против них, не было таким лопоухим, как царская охранка. Не знаю, готовились
ли они к той тотальной гибели, которую определил им Сталин, или еще думали,
что кончится шутками и примирением.

Страницы: (420) :  <<  ... 185186187188189190191192193194195196197198199200 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... A rough wooden bench had been placed against the trunk; and on this Montanelli sat down. Arthur was studying philosophy at the university; and, coming to a difficulty with a book, had applied to "the Padre" for an explanation of the point. Montanelli was a universal encyclopaedia to him, though he had never been a pupil of the seminary.
     "I had better go now," he said when the passage had been cleared up; "unless you want me for anything."
     "I don't want to work any more, but I should like you to stay a bit if you have time."
     "Oh, yes!" He leaned back against the tree-trunk and looked up through the dusky branches at the first faint stars glimmering in a quiet sky. The dreamy, mystical eyes, deep blue under black lashes, were an inheritance from his Cornish mother, and Montanelli turned his head away, that he might not see them.
     "You are looking tired, carino," he said.
     "I can't help it." There was a weary sound in Arthur's voice, and the Padre noticed it at once.
     "You should not have gone up to college so soon; you were tired out with sick-nursing and being up at night. I ought to have insisted on your taking a thorough rest before you left Leghorn."
     "Oh, Padre, what's the use of that? I couldn't stop in that miserable house after mother died. Julia would have driven me mad!"
     Julia was his eldest step-brother's wife, and a thorn in his side.
     "I should not have wished you to stay with your relatives," Montanelli answered gently. "I am sure it would have been the worst possible thing for you. But I wish you could have accepted the invitation of your English doctor friend; if you had spent a month in his house you would have been more fit to study."
     "No, Padre, I shouldn't indeed! The Warrens are very good and kind, but they don't understand; and then they are sorry for me,--I can see it in all their faces,--and they would try to console me, and talk about mother...

Войнич Этель Лилиан (Ethel Lilian Voynich)   
«The Gadfly»