Архипелаг ГУЛаг. Том 2 (части 3 и 4)

) Сведения о воркутской голодовке
у меня противоречивые. Примерно вот так.
Началась 27 октября 1936 года и продолжалась 132 дня (их искусственно
питали, но они не снимали голодовки). Было несколько смертей от голода. Их
требования были:
-- уединение политических от уголовных;19
-- восьмичасовой рабочий день;
-- восстановить политпаЈк20, питание независимо от выработки;
-- уничтожение Особого Совещания, аннулирование его приговоров.
Их кормили через кишку, а потом распустили по лагерям слух, что не
стало сахара и масла "потому что скормили троцкистам" -- приЈм, достойный
голубых фуражек! В марте 1937 г. пришла телеграмма из Москвы: требования
голодающих полностью приняты! Голодовка закончилась. Беспомощные лагерники,
как они могли добиться исполнения? А их обманули -- не выполнили ни одного.
(Западному человеку ни поверить, ни понять нельзя, чтобы так можно было
сделать. А у нас в этом вся история.) Напротив, всех участников голодовки
стали пропускать через оперчекотделы и предъявляли обвинение в продолжении
контрреволюционной деятельности.
Великий сыч в Кремле уже обдумывал свою расправу над ними.
Чуть позже на Воркуте на 8-й шахте была еще крупная голодовка (а может
-- это часть предыдущей). Здесь участвовало 170 человек, некоторые из них
известны поименно: староста голодовки Михаил Шапиро, бывший рабочий
Харьковского ВЭФ; Дмитрий Куриневский из киевского обкома комсомола; Иванов
-- бывший командир эскадры сторожевых кораблей в Балтфлоте;
Орлов-Каменецкий; Михаил Андрее'вич; Полевой-Генкин; В. В. Верап, редактор
тбилисской "Зари Востока"; Сократ Геверкян, секретарь ЦК Армении; Григорий
Золотников, профессор истории; его жена.
Ядро голодовки сложилось из 60 человек, в 1927-28 сидевших вместе в
Верхне-Уральском изоляторе. Большой неожиданностью -- приятной для
голодающих и неприятной для начальства, было присоединение к голодовке еще и
двадцати у'рок во главе с паханом по кличке Москва (в том лагере он известен
был своей ночной выходкой: забрался в кабинет начальника лагеря и оправился
на его столе. Нашему бы брату -- расстрел, ему -- только укоризна: наверно
классовый враг подучил?) Эти-то двадцать блатных только и огорчали
начальство, а "голодовочному активу" социально-чуждых начальник
оперчекистского отдела Воркутлага Узков говорил, издеваясь:
-- Думаете, Европа про вашу голодовку узнает? Чихали мы на Европу!
И был прав. Но социально-близких бандитов нельзя было ни бить, ни дать
им умереть. Впрочем, после половины голодовки добрались до их
люмпен-пролетарского сознания, они откололись, и пахан Москва по лагерному
радио объяснил, что его попутали троцкисты.
После этого судьба оставшихся была -- расстрел. Они сами своей
голодовкой подали заявку и список.

Страницы: (420) :  <<  ... 187188189190191192193194195196197198199200201202 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

..... Гул весенней Москвы нисколько не занимал профессора Персикова.
Он сидел на винтящемся трехногом табурете и побуревшими от табаку пальцами
вертел кремальеру великолепного цейсовского микроскопа, в который был
заложен обыкновенный неокрашенный препарат свежих амеб. В тот момент, когда
Персиков менял увеличение с 5 на 10 тысяч, дверь приоткрылась, показалась
остренькая бородка, кожаный нагрудник, и ассистент позвал:
- Владимир Ипатьич, я установил брыжейку, не хотите ли взглянуть?
Персиков живо сполз с табурета, бросив кремальеру на полдороге, и,
медленно вертя в руках папиросу, прошел в кабинет ассистента. Там, на
стеклянном столе, полузадушенная и обмершая от страха лягушка была распята
на пробковом штативе, а ее прозрачные слюдяные внутренности вытянуты из
окровавленного живота в микроскоп.
- Очень хорошо! - сказал Персиков и припал глазом к окуляру микроскопа.
Очевидно, что-то очень интересное можно было рассмотреть в брыжейке
лягушки, где, как на ладони видные, по рекам сосудов бойко бежали живые
кровяные шарики. Персиков забыл о своих амебах и в течение полутора часов по
очереди с Ивановым припадал к стеклу микроскопа.
Разминая затекшие ноги, Персиков поднялся, вернулся в свой кабинет,
зевнул, потер пальцами вечно воспаленные веки и, присев на табурет, заглянул
в микроскоп, пальцы он положил на кремальеру и уже собирался двинуть винт,
но не двинул. Правым глазом видел Персиков мутноватый белый диск и в нем
смутных бледных амеб, а посредине диска сидел цветной завиток, похожий на
женский локон. Этот завиток и сам Персиков, и сотни его учеников видели
очень много раз, и никто не интересовался им, да и незачем было. Цветной
пучочек света лишь мешал наблюдению и показывал, что препарат не в фокусе.
Поэтому его безжалостно стирали одним поворотом винта, освещая поле ровным
белым светом. Длинные пальцы зоолога уже вплотную легли на нарезку винта и
вдруг дрогнули и слезли. Причиной этого был правый глаз Персикова, он вдруг
насторожился, изумился, налился даже тревогой...

Булгаков Михаил Афанасьевич   
«Луч жизни»