Архипелаг ГУЛаг. Том 2 (части 3 и 4)

Некоторые срываются еще раньше, как опять же венгр Сабо, командир сибирского
партизанского отряда в гражданскую войну. Тот еще в 1937 в тюрьме заявил:
"был бы на свободе -- собрал бы сейчас своих партизан, поднял бы Сибирь,
пошел на Москву и разогнал бы всю сволочь".
Так вот, ни первых, ни вторых мы в этой главе не разбираем. (Да кто
сорвался, как эти два венгра, -- тех сами ортодоксы отсюда отчислят).
Не будем рассматривать здесь и анекдотических персоналкой -- кто в
тюремной камере лишь притворяется ортодоксом, чтобы наседка "хорошо" донЈс о
нЈм следователю; как Подварков-сын, на воле расклеивавший листовки, а в
Спасском лагере громко споривший со всеми недоброжелателями режима, в том
числе и со своим отцом, рассчитывая так облегчить свою судьбу.
Мы будем рассматривать здесь именно тех ортодоксов, кто выставлял свою
идеологическую убежденность сперва следователю, потом в тюремных камерах,
потом в лагере всем и каждому, и в этой окраске вспоминает теперь лагерное
прошлое.
По странному отбору это уже будут совсем не работяги. Такие обычно до
ареста занимали крупные посты, завидное положение, и в лагере им больней
всего было бы согласиться быть уничтоженным, они яростней всего выбивались
приподняться от всеобщего ноля. Тут -- и все попавшие за решетку
следователи, прокуроры, судьи и лагерные распорядители. И все теоретики,
начЈтчики и громогласные (писатели Г. Серебрякова, Б. Дьяков, Алдан-СемЈнов
отнесутся сюда же, никуда больше.).
ПоймЈм их, не будем зубоскалить. Им было больно падать. "Лес рубят --
щепки летят" -- была их оправдательная бодрая поговорка. И вдруг они сами
отрубились в эти щепки.
Прохоров-Пустовер описывает сцену на Манзовке (особый лагпункт Бамлага)
в начале 1938 г. На удивление всем туземцам привезли какой-то небывалый
"особый контингент" и с большой секретностью его отделяли от прочих. Такого
поступления еще никто никогда не видел: приехавшие были в кожаных пальто,
меховых "москвичках", в бостоновых и шевиотовых костюмах, модельных ботинках
и полуботинках (к 20-летию Октября эта отборная публика уже нашла вкус в
одежде, не доступной рабочему люду). От дурной распорядительности или в
издЈвку им не выдали рабочей одежды, а так и погнали в шевиоте и хроме рыть
траншеи в жидкой глине по колено. На стыке тачечного хода один зэк опрокинул
тачку с цементом, и цемент вывалился. Подбежал бригадир-урка, материл и в
спину толкал виновного: "Руками подбирай, растяпа!" Тот вскричал
истерически: "Как вы смеете издеваться? Я бывший прокурор республики!" И
крупные слЈзы катились по его лицу. "Да на..... мне, что ты -- прокурор
республики, стерва! Мордой тебя в этот цемент, вот и будешь прокурор! Теперь
ты -- враг народа и обязан вкалывать!" (Впрочем прораб заступился за
прокурора.

Страницы: (420) :  <<  ... 191192193194195196197198199200201202203204205206 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... И потому пусть не садится за это
пиршество тот, у кого органы к тому не приспособлены, ибо нет у него ни
зубов, ни языка, ни неба, а также и ни один из приспешников порока, ибо
желудок его полон ядовитых соков, вредных настолько, что никаких яств он
никогда не мог бы принять. Но пусть придет сюда всякий, кого семейные и
гражданские заботы не лишили человеческого голода, и сядет за одну трапезу
вместе с другими, подобными ему неудачниками; и пусть у ног их расположатся
все те, кто по нерадивости сделались недостойными более высоких мест; и
пусть и те и другие примут мое угощение вместе с тем хлебом, который
позволит им и отведать его и переварить. Угощение же на этом пиру будет
распределено на четырнадцать канцон7, посвященных как любви, так и
добродетели, которые без предлагаемого ныне хлеба остались бы темны и
непонятны, и многим их красота могла бы понравиться больше, чем содержащееся
в них добро. Однако хлеб этот, то есть истолкование, будет тем светом,
который обнаружит каждый оттенок их смысла.
Если в настоящем сочинении, которое называется "Пиром" -- и пусть оно
так называется,-- изложение окажется более зрелым, чем в "Новой Жизни", я
этим ни в коей мере не собирался умалить первоначальное мое творение, но
лишь как можно больше помочь ему, видя, насколько разумно то, что "Новой
Жизни" подобает быть пламенной и исполненной страстей, а "Пиру" -- умеренным
и мужественным. В самом деле, одно надлежит говорить и делать в одном
возрасте, а другое -- в другом. Поведение уместное и похвальное в одном
возрасте бывает постыдным и предосудительным в другом8, что и будет
обосновано ниже, в четвертом трактате этой книги9. В прежнем моем
произведении я повествовал, будучи на рубеже молодости, а в этом -- уже
миновав его. И так как истинное мое намерение отличалось от кажущегося при
поверхностном ознакомлении с упомянутыми канцонами, я ныне собираюсь
раскрыть их аллегорический смысл после уже поведанного буквального смысла...

Данте Алигьери (Dante Alighieri)   
«Трактаты: Пир»