Архипелаг ГУЛаг. Том 2 (части 3 и 4)

Серебрякова свою лагерную биографию сообщает осторожным пунктиром.
Говорят, есть тяжелые свидетельницы против неЈ. Я не имел возможности этого
проверить.
Но не сами только авторы, а и все остальные благонамеренные, описанные
этим хором авторов, все показаны вне труда -- или в больнице или в
придурках, где и ведут они свои мракобесные (и несколько осовремененные)
разговоры. Здесь писатели не лгут: у них просто не хватило фантазии
изобразить этих твердолобых за трудом полезным обществу. (Как изобразишь,
если сам никогда не работал?).

Г) Отношение к побегам. Сами твердолобые в побег никогда не ходят: ведь
это был бы акт борьбы с режимом, дезорганизация МВД, а значит и подрыв
советской власти. Кроме того у ортодокса всегда странствуют в высших
инстанциях две-три просьбы о помиловании, а побег мог бы быть истолкован там
наверху, как нетерпение, как даже недоверие к высшим инстанциям!
Да и не нуждались благомыслящие в "свободе вообще" -- в людской,
птичьей свободе. Всякая истина конкретна! -- и свобода им была нужна только
из рук государства, законная, с печатью, с возвратом их доарестного
положения и преимуществ! -- а без этого зачем и свобода?
Ну а уж если сами они в побег не шли, -- тем более они осуждали и все
чужие побеги как чистый подрыв системы МВД и хозяйственного строительства.
А если побеги так вредны, то, вероятно, гражданским долгом
благонамеренного коммуниста является, когда он узнал, -- донести товарищу
оперуполномоченному? Логично?
А ведь среди них были и когдатошние подпольщики, и смелые люди
гражданской войны! Но их догма обратила их -- в политическую шпану...

Д) Отношение к остальной Пятьдесят Восьмой. С товарищами по беде они
никогда себя не смешивали, это было бы непартийно. Иногда тайно между собой,
а иногда и совсем в открытую (тут риска им нет) они противопоставляли себя
этой грязной Пятьдесят Восьмой, они старались от неЈ очиститься отделением.
Именно эту простоватую массу они возглавляли на воле -- и там не давали ей
вымолвить свободного слова. Здесь же, оказавшись с ней в одних камерах и на
равных, они наоборот подавлены ею не были и сколько угодно кричали на неЈ:
"Та'к вас и надо, мерзавцы! Все вы на воле притворялись! Все вы враги и
правильно вас посадили! ВсЈ закономерно! ВсЈ идет к великой победе!" (Только
меня неправильно посадили).
И беспрепятственность своих тюремных монологов (администрация всегда за
ортодоксов, контры и возразить не смеют, будет второй срок) они серьЈзно
приписывали силе всепобеждающего учения!14
С откровенным презрением, с заповеданной классовой ненавистью озирались
ортодоксы на всю Пятьдесят Восьмую, кроме себя. Дьяков: "Я в ужасе подумал:
с кем мы здесь?" Конокотин не хочет делать укола больному власовцу (хотя
обязан как фельдшер!), но жертвенно отдаЈт свою кровь больному конвоиру.

Страницы: (420) :  <<  ... 206207208209210211212213214215216217218219220221 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Он сидел или, лучше
сказать, полулежал на медвежьей шкуре, небрежно опираясь рукою на руль, а
рулевой, который по прихоти своего начальника остался без дела, сидел на
носу. Само собой разумеется, как только шлюпку заметили в толпе, взоры всех
любопытных, бродивших по берегу, устремились на нее в надежде, что
теперь-то наконец откроется тайна удивительного фрегата.
Двинутая вперед последним усилием дюжих гребцов, шлюпка врезалась в
песок в восьми или девяти футах от берега, так как мелководье не позволило
ей подойти ближе. Два матроса тотчас встали, положили весла и прыгнули в
воду, доходившую здесь до колена. Молодой офицер медленно поднялся, подошел
к носу, матросы подхватили его на руки и бережно понесли к берегу, чтобы ни
одна капля соленой воды не запятнала красивого мундира моряка-щеголя. Сойдя
на берег, он приказал шлюпке обогнуть мыс, выдававшийся здесь еще на триста
или четыреста шагов, и ждать себя по ту сторону батареи. Затем остановился
на минуту, поправил прическу, немного растрепавшуюся, после чего, напевая
французскую песенку, пошел прямо к воротам крепости и скрылся за ними,
слегка кивнув часовому, который отдал ему честь.
Кажется, в портовом городе отнюдь не диковинка, что морской офицер
сошел с корабля на берег и пошел в крепость; между тем во всей толпе,
собравшейся на молу, не было, кажется, ни одного человека, который бы не
подумал, что это происшествие имеет какую-то связь с таинственным фрегатом.
Поэтому, когда лейтенант сошел на берег, у ворот собрался такой тесный круг
зрителей, что молодой человек, очевидно, подумал: уж не очистить ли себе
путь хлыстиком, однако, махнув им раза два или три так, что хлыстик
взвизгнул, он внезапно остановился. Заметив графа Эммануила, блестящий
мундир и благородные манеры которого выделялись на фоне бедной одежды
простых бретонцев, он пошел к нему навстречу в ту самую минуту, как тот
сделал несколько шагов, чтобы приблизиться к лейтенанту...

Дюма Александр (Alexandre Dumas)   
«Капитан Поль»