Архипелаг ГУЛаг. Том 2 (части 3 и 4)

Это -- обычный человек, как
ты и я, с мерой добрых чувств, мерой злобы и зависти и со всеми слабостями,
делающими нас уязвимыми для пауков. Если бы набор сексотов был совершенно
добровольный, на энтузиазме -- их не набралось бы много (разве в 20-е годы).
Но набор идЈт опутыванием и захватом, и слабости отдают человека этой
позорной службе. И даже те, кто искренне хотят сбросить с себя липкую
паутину, эту вторую кожу -- не могут, не могут.
Вербовка -- в самом воздухе нашей страны. В том, что государственное
выше личного. В том, что Павлик Морозов -- герой. В том, что донос не есть
донос, а помощь тому, на кого доносим. Вербовка кружевно сплетается с
идеологией: ведь и Органы хотят, ведь и вербуемый должен хотеть только
одного: успешного движения нашей страны к социализму.
Техническая сторона вербовки -- выше похвал. Увы, наши детективные
комиксы не описывают этих приЈмов. Вербовщики работают в агитпунктах перед
выборами. Вербовщики работают на кафедре марксизма-ленинизма. Вас вызывают
-- "там какая-то комиссия, зайдите". Вербовщики работают в армейской части,
едва отведенной с переднего края: приезжает смершевец и по очереди дЈргает
половину вашей роты; с кем-то из солдат он разговаривает просто о погоде и
каше, а кому-то даЈт задание следить друг за другом и за командирами. --
Сидит в конурке мастер и чинит кожгалантерею. Входит симпатичный мужчина:
"вот эту пряжку вы не могли бы мне починить?" И тихо: "сейчас вы закроете
мастерскую, выйдете на улицу, там стоит машина 37-48, прямо открывайте
дверцу и садитесь, она отвезЈт вас, куда надо". (А там дальше известно: "Вы
советский человек? так вы должны нам помочь".) Такая мастерская -- чудесный
пункт сбора донесений граждан! А для личной встречи с оперуполномоченным --
квартира Сидоровых, 2-й этаж, три звонка, от шести до восьми вечера.
Поэзия вербовки сексотов еще ждет своего художника. Есть жизнь видимая
-- и есть невидимая. Везде натянуты паучьи нити, и мы при движениях не
замечаем, как они нас опетливают.
Набор инструментов для вербовки -- как набор отмычек: No. 1, No.2,
No.3. No.1: "вы -- советский человек?" No. 2: пообещать то, чего вербуемый
много лет бесплодно добивается в законном порядке; No. 3: надавить на слабое
место, пригрозить тем, чего вербуемый больше всего боится; No. 4...
Да ведь чуть-чуть только бывает надо и придавить. Вызывается такой А.
Г., известно, что по характеру он -- размазня. И сразу ему: "Напишите список
антисоветски-настроенных людей из ваших знакомых". Он растерян, мнется: "Я
не уверен..." Не вскочил, не ударил кулаком: "Да как вы смеете?" (Да кто там
вскочит у нас? Что' фантазировать?..) Ах, вы не уверены? Тогда пишите
список, за кого вы ручаетесь, что они вполне советские люди. Но --
ручаетесь, учтите! Если хоть одного аттестуете ложно, сядете сразу сами! Что
ж вы не пишете?" "Я.

Страницы: (420) :  <<  ... 210211212213214215216217218219220221222223224225 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Позднее мне встречались, благодарение богу, и настоящие учителя, достойные самого глубокого почтения, но непоправимое уже свершилось, и мое отношение не только к школьным педагогам, но и ко всякому авторитету было извращено и отравлено. В общем же, я, был на протяжении первых семи или восьми школьных годов хорошим учеником, по крайней мере место мое было всегда среди первых в классе. Лишь при начале тех испытаний, которых не минует ни один человек, обреченный стать личностью, я вступил в конфликт со школой, становившийся все тяжелее и тяжелее. Понять смысл этих испытаний мне удалось лишь два десятилетия спустя, тогда же они были голой данностью и отовсюду обступали меня против моей воли, как тяжкое несчастье.

Дело обстояло так: с тринадцати лет мне было ясно одно - я стану либо поэтом, либо вообще никем. Но к этой определенности постепенно прибавилось другое открытие, и оно было мучительно. Можно было стать учителем, постором, врачом, ремесленником, торговцем, почтовым служащим, даже музыкантом, даже архитектором или живописцем - ко всем на свете профессиям вела какая-то дорога, проходившая через подготовку, через школу, через обучение начинающих. Только для поэта не существовало ничего подобного! Что разрешалось и даже считалось за честь, так это быть поэтом, то есть получить в качестве поэта успех и признание-по большей части, увы, лишь после смерти. Но вот стать поэтом было немыслимо, а желать им стать было смешно и постыдно, как я очень скоро имел случай убедиться. В один миг вывел я тот урок, который только и можно было вывести из ситуации: поэт есть нечто, чем дозволено быть, но не дозволено становиться. И еще: наклонность к поэзии и личный к ней талант делают тебя в глазах учителей подозрительным и навлекают то неудовольствие, то насмешки, а то и смертельное оскорбление. С поэтом дело обстояло в точности так, как с героем и со всеми могучими или прекрас..

Герман Гёссе (Hermann Hesse)   
«Краткое жизнеописание»