Архипелаг ГУЛаг. Том 2 (части 3 и 4)

"Если ты -- плохой советский гражданин, мы всЈ равно заставим тебя
выполнить нашу волю, будешь в ноги кланяться!" "Не помнишь? -- Напомним!"
"Не пишется? -- Поможем!" Обдумывать? -- в карцер и на трехсотку!
А другой оперативник так: "Очень жаль. Вы, конечно, потом поймЈте, что
разумно было выполнить наши требования. Но поймЈте слишком поздно, когда вас
как карандаш можно будет сломать между пальцев". (Откуда у них эта
образность? Придумывают сами или в учебнике оперчекистского дела есть такой
набор, какой-то поэт неизвестный им сочинил?)
А вот допрос у Мироненко. Едва только Бабича вводят -- запах вкусной
еды прохватывает его. И Мироненко сажает его поближе к дымящемуся мясному
борщу и котлетам. И, будто не видя этого борща и котлет, и даже не видя, что
Бабич видит, начинает ласково приводить десятки доводов, облегчающих
совесть, оправдывающих, почему можно и надо дать ложные показания. Он
дружески напоминает:
-- Когда вас первый раз арестовали, с воли, и вы пытались доказать свою
правоту -- ведь не удалось? Ведь не удалось же! Потому что судьба ваша была
предрешена еще до ареста. Так и сейчас. Так и сейчас. Ну-ну, съеште обед.
Съеште, пока не остыл... Если не будете глупы -- мы будем жить дружно. Вы
всегда будете сыты и обеспечены... А иначе...
И дрогнул Бабич! Голод жизни оказался сильней жажды правды. И начал
писать всЈ под диктовку. И оклеветал двадцать четыре человека, из которых и
знал-то только четверых! ВсЈ время следствия его кормили, но не
докармливали, чтобы при первом сопротивлении опять нажать на голод.
Читая его предсмертную запись о жизни -- вздрагиваешь: с какого высока
и до какого низка может упасть мужественный человек! Можем все мы упасть...
И 24 человека, не знавшие ни о чЈм, были взяты на расстрелы и новые
сроки. А Бабич был послан до суда ассенизатором в совхоз, потом
свидетельствовал на суде, потом получил новую десятку с погашением прежней,
но, не докончив второго срока, в лагере умер.
А банда из Джидинского III Отдела... Ну, да кто-нибудь доследует же об
этой банде?! Кто-нибудь! Современники! Потомки!..
А -- ты?.. Ты думал, что в лагере можно, наконец, отвести душу? Что
здесь можно хоть вслух пожаловаться: вот срок большой дали! вот кормят
плохо! вот работаю много! Или, думал ты, можно здесь повторить, за что ты
получил срок? Если ты хоть что-нибудь из этого вслух сказал -- ты погиб! ты
обречЈн на новую десятку. (Правда, с начала второй лагерной десятки ход
первой прекращается, так что отсидеть тебе выпадет не двадцать, а
каких-нибудь тринадцать, пятнадцать... Дольше, чем ты сумеешь выжить.)
Но ты уверен, что ты молчал как рыба? И вот тебя всЈ равно взяли?
Опять-таки верно! -- тебя не могли не взять, как бы ты себя ни вЈл.

Страницы: (420) :  <<  ... 225226227228229230231232233234235236237238239240 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Вот знак
На ладони твоей, юноша.
Долу глаза! Молись! Берегись! Враг
Бродит в полуночи.

Не спасет ни песен
Небесный дар, ни надменнейший вырез губ.
Тем ты и люб,
Что небесен.

Ах, запрокинута твоя голова,
Полузакрыты глаза -- что? -- пряча.
Ах, запрокинется твоя голова --
Иначе.

Голыми руками возьмут -- ретив! упрям! --
Криком твоим всю ночь будет край звонок!
Растреплют крылья твои по всем четырем ветрам,
Серафим! -- Орленок! --

17 марта 1916

* * *
Устилают -- мои -- сени
Пролетающих голубей -- тени.
Сколько было усыновлений!
Умилений!

Выхожу на крыльцо: веет,
Подымаю лицо: греет.
Но душа уже -- не -- млеет,
Не жалеет.

На ступеньке стою -- верхней,
Развеваются надо мной -- ветки.
Скоро купол на той церкви
Померкнет.

Облаками плывет Пасха,
Колоколами плывет Пасха...
В первый раз человек распят --
На Пасху.

22 марта 1916

* * *
В день Благовещенья
Руки раскрещены,
Цветок полит чахнущий,
Окна настежь распахнуты, --
Благовещенье, праздник мой!

В день Благовещенья
Подтверждаю торжественно:
Не надо мне ручных голубей, лебедей, орлят!
-- Летите, куда глаза глядят
В Благовещенье, праздник мой!

В день Благовещенья
Улыбаясь до вечера,
Распростившись с гостями пернатыми.
-- Ничего для себя не надо мне
В Благовещенье, праздник мой!

23 марта 1916

* * *
Канун Благовещенья.
Собор Благовещенский
Прекрасно светится.
Над главным куполом,
Под самым месяцем,
Звезда -- и вспомнился
Константинополь.

На серой паперти
Старухи выстроились
И просят милостыню
Голосами гнусными.

Большими бусами
Горят фонарики
Вкруг Божьей Матери...

Цветаева Марина Ивановна   
«Избранные стихотворения из книги Версты (1916)»