Архипелаг ГУЛаг. Том 2 (части 3 и 4)

А психология урки очень проста, очень доступна к усвоению:
1. Хочу жить и наслаждаться, на остальных на.....!
2. Прав тот, кто сильней.
3. Тебя не <эдол>бут -- не подмахивай! (т. е. пока бьют не тебя, не
заступайся за тех, кого бьют. Жди своей очереди.)
Бить покорных врагов по одиночке! -- что-то очень знакомый закон. Так
делал Гитлер. Так делал Сталин.
Сколько нам в уши насюсюкал Шейнин о "своеобразном кодексе" блатных, об
их "честном" слове. Почитаешь -- и Дон-Кихоты и патриоты! А встретишься с
этим мурлом в камере или в воронке...
Эй, довольно лгать, продажные перья! Вы, наблюдавшие блатарей через
перила парохода да через стол следователя! Вы, никогда не встречавшиеся с
блатными в вашей беззащитности!
Урки -- не Робин Гуды! Когда нужно воровать у доходяг -- они воруют у
доходяг! Когда нужно с замерзающего снять последние портянки -- они не
брезгуют и ими. Их великий лозунг -- "умри ты сегодня, а я завтра!"
Но, может, правда они патриоты? Почему они не воруют у государства?
Почему они не грабят особых дач? Почему не останавливают длинных чЈрных
автомобилей? Потому что ожидают там встретить победителя Колчака? Нет,
потому что автомобили и дачи хорошо защищены. А магазины и склады находятся
под сенью закона. Потому что реалист Сталин давно понял, что всЈ это --
жужжанье одно -- перевоспитание урок. И перекинул их энергию, натравил на
граждан собственной страны.
Вот каковы были законы тридцать лет (до 1947-го): должностная,
государственная, казенная кража? ящик со склада? три картофелины из колхоза?
Десять лет! (А с 47-го и двадцать!) Вольная кража? Обчистили квартиру, на
грузовике увезли всЈ, что семья нажила за жизнь? Если при этом не было
убийства, то до одного года, иногда -- 6 месяцев...
От поблажки воры и плодятся.
Своими законами сталинская власть ясно сказала уркам: воруй не у меня!
воруй у частных лиц! Ведь частная собственность -- отрыжка прошлого. (А
персональная собственность -- надежда будущего...)
И урки -- поняли. В своих рассказах и песнях такие бесстрашные, --
пошли они брать там, где трудно, опасно, сносят головы? Нет. Трусливо и
алчно попЈрли туда, куда их поноравливали -- раздевать одиноких прохожих,
воровать из неогражденных квартир.
Двадцатые, тридцатые, сороковые, пятидесятые годы! Кто не помнит этой
вечно висящей над гражданином угрозы: не иди в темноте! не возвращайся
поздно! не носи часов! не имей при себе денег! не оставляй квартиру пустую!
Замки! Ставни! Собаки! (Не обчищенные вовремя фельетонисты теперь высмеивают
дворовых верных собак...

Страницы: (420) :  <<  ... 255256257258259260261262263264265266267268269270 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Они прекрасны, как солнце, но -- как солнце из
льда, белы, как мрамор, но и холодны, как мрамор, близ холодного их сердца
замерзают бедные...
-- О! Я знаю кое-кого, кто не замерз и вернулся из-за моря свежим и
здоровым, и это был великий, немецкий, дерзкий...
-- По крайней мере, он простудился так сильно близ
235


ледяных британских сердец, что до сих пор у него, насморк.
Миледи, казалось, была задета этими словами; она схватила хлыст,
лежавший между страницами романа в виде закладки, провела им между ушей
своей белой, тихо заворчавшей охотничьей собаки, быстро подняла шляпу с
пола, кокетливо надела ее на кудрявую головку, раза два самодовольно
взглянула в зеркало и гордо произнесла : "Я еще красива!" Но вдруг, как бы
охваченная трепетом темного, болезненного ощущения, остановилась в
задумчивости, медленно стянула с руки белую перчатку, подала мне руку и,
стремительно угадав мои мысли, сказала: "Не правда ли, эта рука не так уже
красива, как в Рамсгейте? Матильда за это время много выстрадала!"
Любезный читатель! Редко можно разглядеть трещину в колоколе, и
узнается она лишь по звуку. Если бы ты слышал звук голоса, которым
произнесены были эти слова, ты бы сразу понял, что сердце миледи -- колокол
из лучшего металла, но скрытая трещина удивительным образом глушит самые
светлые его тона и как бы окутывает их тайной грустью. Но я все-таки люблю
такие колокола: они находят родственный отзвук в моей собственной груди; и я
поцеловал руку миледи, пожалуй, сердечнее, чем когда-либо, хотя она и не так
уж была свежа, и несколько жилок, слишком резко выделявшихся своим голубым
цветом, также, казалось, говорили мне: "Матильда за это время много
выстрадала!"
Взгляд, который она бросила на меня, подобен был грустной одинокой
звезде в осеннем небе, и она сказала нежно и сердечно: "Вы, кажется, уже
мало меня любите, доктор! Только сострадание выразилось в слезе, упавшей мне
на руку, словно милостыня"...

Гейне (Хейне) Генрих (Heine Heinrich)   
«Луккские воды»