Архипелаг ГУЛаг. Том 2 (части 3 и 4)

Затем блатные не любят трудиться, но почему они должны любить труд,
если кормятся, поются и одеваются без него? Конечно, это мешает им
сблизиться с рабочим классом (но так ли уж любит трудиться и рабочий класс?
не из-за горьких ли денег он напрягается, не имея других путей заработать?)
Блатные не только не могут "увлечься азартом труда", но труд им отвратителен
и они умеют это театрально выразить. Например, попав на сельхозкомандировку
и вынужденные выйти за зону сгребать вику с овсом на сено, они не просто
сядут отдыхать, но соберут все грабли и вилы в кучу, подожгут и у этого
костра греются. (Социально-чуждый десятник! -- принимай решение...)
Тщетно пытались заставить их воевать за Родину, у них родина -- вся
земля. Мобилизованные урки ехали в воинских эшелонах и напевали,
раскачиваясь: "Наше дело правое! -- Наше дело левое! -- Почему все драпают?
-- ды да почему?" Потом воровали что-нибудь, арестовывались и родным этапом
возвращались в тыловую тюрьму. Даже когда уцелевшие троцкисты подавали
заявления из лагерей на фронт, урки не подавали. Но когда действующая армия
стала переваливать в Европу и запахло трофеями, -- они надели обмундирование
и поехали грабить вослед за армией (они называли это шутя "Пятый Украинский
Фронт" ).
Но! -- и в этом они гораздо принципиальнее Пятьдесят Восьмой! --
никакой Женька Жоголь или Васька Кишкеня с завернутыми голенищами, однощекою
гримасою уважительно выговаривающий священное слово "вор" -- никогда не
поможет укреплять тюрьму: врывать столбы, натягивать колючку, вскапывать
предзонник, ремонтировать вахту, чинить освещение зоны. В этом -- честь
блатаря. Тюрьма создана против его свободы -- и он не может работать на
тюрьму! (Впрочем, он не рискует за этот отказ получить 58-ю, а бедному врагу
народа сразу бы припаяли контрреволюционный саботаж. По безнаказанности
блатные и смелы, а кого медведь драл, тот и пня боится.)
Увидеть блатаря с газетой -- совершенно невозможно, блатными твЈрдо
установлено, что политика -- щебет, не относящийся к подлинной жизни. Книг
блатные тоже не читают, очень редко. Но они любят литературу устную, и тот
рассказчик, который после отбоя им бесконечно тискает ро'маны, всегда будет
сыт от их добычи и в почЈте, как все сказочники и певцы у примитивных
народов. Ро'маны эти -- фантастическое и довольно однообразное смешение
дешевой бульварщины из великосветской (обязательно великосветской!) жизни,
где мелькают титулы виконтов, графов, маркизов, с собственными блатными
легендами, самовозвеличением, блатным жаргоном и блатными представлениями о
роскошной жизни, которой герой всегда в конце добивается: графиня ложится в
его "койку", курит он только "Казбек", имеет "луковицу" (часы), а его
"прохоря'" (ботинки) начищены до блеска.

Страницы: (420) :  <<  ... 263264265266267268269270271272273274275276277278 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... И на той же стене, между рядами электрических кнопок и
распределительным щитом, висела открытая кобура, из которой торчала рукоятка
автоматического кольта-44.
В шесть часов, минута в минуту, когда серый утренний свет начал
просачиваться сквозь проволочную сетку. Дик Форрест, не поднимая глаз от
корректуры, протянул правую руку и нажал одну из кнопок во втором ряду. Пять
минут спустя на веранду неслышно вошел китаец в мягких туфлях. Он держал в
руках начищенный медный подносик, на котором стояли чашка с блюдцем,
крошечный серебряный кофейник и такой же молочник.
-- С добрым утром. О-Дай, -- приветствовал его Дик Форрест, улыбаясь не
только губами, но и глазами.
-- С добрым утром, хозяин, -- ответил О-Дай; он освободил на столе
место для подноса, налил в чашку кофе и сливки.
Увидев, что хозяин уже подносит одной рукой чашку к губам, а другой
продолжает делать пометки на корректуре, О-Дай поднял с пола обшитый
кружевами воздушный розовый чепчик и удалился. Он скрылся беззвучно, исчез,
как тень, в открытую застекленную дверь.
В шесть тридцать, минута в минуту, он вернулся с подносом побольше. Дик
Форрест отложил гранки, достал книгу, озаглавленную: "Промысловое разведение
лягушек", -- и приготовился завтракать. Завтрак был простой, но сытный:
снова кофе, полгрейпфрута, два яйца всмятку, сбитых в стакане с кусочком
масла и очень горячих, и ломтик в меру поджаренного бекона; он знал, что это
мясо от его свиньи и притом домашнего копчения.
К этому времени лучи солнца уже хлынули через сетку и залили кровать. С
наружной стороны сетки сидело несколько первых весенних мух, ошалевших от
ночного холода. Завтракая, Форрест следил за тем, как на них охотятся хищные
желтобрюхие осы. Более выносливые и менее чувствительные к заморозкам, чем
пчелы, они летали перед сеткой и накидывались на ошалевших мух. Эти
воздушные разбойники в желтых камзолах свирепо жужжали и, действуя почти без
промаха, схватывали свою жертву и улетали с ней. Последняя муха исчезла
раньше, чем Форрест сделал последний глоток кофе и, заложив спичкой книгу о
лягушках, принялся опять за корректуру...

Джек Лондон (Jack London)   
«Маленькая хозяйка Большого дома»