Архипелаг ГУЛаг. Том 2 (части 3 и 4)

Нам это понятно: потому
что в "МЈртвый дом" попадали за преступление, и вспоминать о нЈм каторжникам
было тяжело.
На Архипелаг же зэк попадает необъяснимым ходом рока или злым стечением
мстительных обстоятельств -- но в девяти случаях из десяти он не чувствует
за собой никакого "преступления" -- и поэтому нет на Архипелаге рассказов
более интересных и вызывающих более живое сочувствие аудитории чем -- "как
попал".
Обильные рассказы зэков о прошлом, которыми наполняются все вечера в их
бараках, имеют ещЈ и другую цель и другой смысл. Насколько неустойчиво
настоящее и будущее зэка -- настолько незыблемо его прошедшее. Про шедшего
уже никто не может отнять у зэка, да и каждый был в прошлой жизни нечто
бо'льшее, чем сейчас (ибо нельзя быть ниже, чем зэк; даже пьяного бродягу
вне Архипелага называют товарищем). Поэтому в воспоминаниях самолюбие зэка
берЈт назад те высоты, с которых его свергла жизнь.15 Воспоминания еще
обязательно приукрашиваются, в них вставляются выдуманные (но весьма
правдоподобно) эпизоды -- и зэк-рассказчик (да и слушатели) чувствуют
живительный возврат веры в себя.
Есть и другая форма укрепления этой веры в себя -- многочисленные
ф о л ь к л о р н ы е р а с с к а з ы о ловкости и удачливости народа
зэков. Это -- довольно грубые рассказы, напоминающие солдатские легенды
николаевских времЈн (когда солдата брали на двадцать пять лет). Вам
расскажут и как один зэк пошел к начальнику дрова колоть для кухни --
начальникова дочка сама прибежала к нему в сарай. И как хитрый дневальный
сделал лаз под барак и подставлял там котелок под слив, проделанный в полу
посылочной комнаты. (В посылках извне иногда приходит водка, но на
Архипелаге -- сухой закон, и еЈ по акту должны тут же выливать на землю
(впрочем никогда не выливали) -- так вот дневальный собирал в котелок и
всегда пьян был.)
Вообще зэки ценят и любят ю м о р -- и это больше всего свидетельствует
о здоровой основе психики тех туземцев, которые сумели не умереть в первый
год. Они исходят из того, что слезами не оправдаться, а смехом не задолжать.
Юмор -- их постоянный союзник, без которого, пожалуй, жизнь на Архипелаге
была бы совершенно невозможна. Они и ругань-то ценят именно по юмору:
которая смешней, вот та их особенно и убеждает. Хоть небольшой толикою
юмора, но сдабривается всякий их ответ на вопрос, всякое их суждение об
окружающем, Спросишь зэка, сколько он уже пробыл на Архипелаге -- он не
скажет вам "пять лет", а:
-- Да пять январей просидел.
(СвоЈ пребывание на Архипелаге они почему-то называют сиденьем, хотя
сидеть-то им приходится меньше всего.)
-- "Трудно?" -- спросишь. Ответит, зубоскаля:
-- Трудно только первые десять лет.
Посочувствуешь, что жить ему приходится в таком тяжелом климате,
ответит:
-- Климат плохой, но общество хорошее.

Страницы: (420) :  <<  ... 320321322323324325326327328329330331332333334335 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Теперь между каменными плитами дорожек пробивались усики дикой петрушки и водосбора. Колодец среди двора зарос папоротником. Запущенные розы одичали; их длинные спутанные ветки тянулись по всем дорожкам. Среди букса алели большие красные маки. Высокие побеги наперстянки склонялись над травой, а бесплодные виноградные лозы, покачиваясь, свисали с ветвей боярышника, уныло кивавшего своей покрытой листьями верхушкой.
   В одном углу сада поднималась ветвистая магнолия с темной листвой, окропленной там и сям брызгами молочно-белых цветов. У ствола магнолии стояла грубая деревянная скамья. Монтанелли опустился на нее.
   Артур изучал философию в университете. В тот день ему встретилось трудное место в книге, и он обратился за разъяснением к padre. Он не учился в семинарии, но Монтанелли был для него подлинной энциклопедией.
   - Ну, пожалуй, я пойду, - сказал Артур, когда непонятные строки были разъяснены. - Впрочем, может быть, я вам нужен?
   - Нет, на сегодня я работу закончил, но мне бы хотелось, чтобы ты немного побыл со мной, если у тебя есть время.
   - Конечно, есть!
   Артур прислонился к стволу дерева и посмотрел сквозь темную листву на первые звезды, слабо мерцающие в глубине спокойного неба. Свои мечтательные, полные тайны синие глаза, окаймленные черными ресницами, он унаследовал от матери, уроженки Корнуэлла(*7). Монтанелли отвернулся, чтобы не видеть их.
   - Какой у тебя утомленный вид, carino, - проговорил он.
   - Что поделаешь...
   В голосе Артура слышалась усталость, и Монтанелли сейчас же заметил это.
   - Напрасно ты спешил приступать к занятиям. Болезнь матери, бессонные ночи - все это изнурило тебя. Мне следовало настоять, чтобы ты хорошенько отдохнул перед отъездом из Ливорно(*8)...

Войнич Этель Лилиан (Ethel Lilian Voynich)   
«Овод»