Архипелаг ГУЛаг. Том 2 (части 3 и 4)

Вот Соловьев (бывший армейский лейтенант) повалил ель и,
пятясь, очищает еЈ от сучьев. Он видит только своЈ поваленное дерево. А
конвоир "таншаевский волк" прищурился и ждет, он не окликнет зэка --
"поберегись!" Он ждет -- и вот Соловьев, не замечая, переступил зону,
продолжая пятиться вдоль ствола. Выстрел! Разрывная пуля, и разворочено
лЈгкое. Соловьев убит, а таншаевскому волку -- 100 рублей премия.
("Таншаевские волки" -- это близ Буреполома местные жители Таншаевского
района, которые все поступали в ВОхру -- во время войны, чтоб от дома ближе
и на фронт не идти. Это -- тот самый таншаевский район, где дети кричали:
"Мама! селЈдка идЈт!")
Эта беспрекословность отношений между конвоем и заключЈнными,
постоянное право охраны употребить пулю вместо слова -- не может остаться
без влияния на характер вохровских офицеров и самих вохровцев. Жизнь
заключЈнных отдаЈтся в их власть хотя не на полные сутки, но зато уже сполна
и доглубока. Туземцы для них -- никак не люди, это какие-то движущиеся
ленивые чучела, которых довЈл их рок считать, да побыстрее прогнать на
работу и с работы, да на работе держать погуще.
Но еще больше сгущался произвол в офицерах ВОхры. У этих молоденьких
лейтенантиков создавалось злобно-своевольное ощущение власти над бытием.
Одни -- только громогласные (старший лейтенант ЧЈрный в Ныроблаге), другие
-- наслаждаясь жестокостью и даже перенося еЈ на своих солдат (лейтенант
Самутин, там же), третьи не знали уже ни в чЈм запрета своему всесилию.
Командир ВОхры Невский (Усть-Вымь, 3-й лагпункт) обнаружил пропажу своей
собачки -- не служебной овчарки, а любимой собачки. Он пошел искать еЈ
разумеется в зону и как раз застал пятерых туземцев, разделывавших труп. Он
вынул пистолет и одного убил на месте. (Никаких административных последствий
этот случай не имел, кроме наказания штрафным изолятором остальных
четверых.)
В 1938 г. в Приуралье на реке Вишере с ураганною быстротою налетел
лесной пожар -- от леса да на два лагпункта. Что делать с зэками? Решать
надо было в минуты, согласовывать некогда. Охрана не выпустила их -- и все
сгорели. Так -- спокойнее. А если б выпущенные да разбежались -- судили бы
охрану.
Лишь в одном ограничивала вохровская служба клокочущую энергию своих
офицеров: взвод был основной единицей, и всЈ всесилие кончалось взводом, а
погоны -- двумя малыми звЈздочками. Продвижение в дивизионе лишь удаляло от
реальной взводной власти, было тупиковым.
Оттого самые властолюбивые и сильные из вохровцев старались перескочить
во внутреннюю службу МВД и продвигаться уже там. Некоторые известные
гулаговские биографии именно таковы. Уже упомянутый Антонов, вершитель
заполярной "мЈртвой дороги", вышел из командиров ВОхры, и образование имел
-- всего четырехклассное.

Страницы: (420) :  <<  ... 341342343344345346347348349350351352353354355356 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Таких ужасов в
аду нет, до таких утонченных пыток сатана никогда не додумается. Напротив,
описание Данте несколько смягчено и в общем опоэтизировано. Мне ад явился в
виде большой кухни из зажиточного дома с бесконечно длинной плитой,
уставленной в три ряда чугунными котлами, в которых сидели и жарились
нечестивцы. В одном ряду сидели христианские грешники, и -- трудно поверить!
-- число их было вовсе не малое, и черти особенно усердно раздували под ними
огонь. В другом ряду сидели евреи; они непрестанно кричали, а черти время от
времени поддразнивали их: так, например, очень потешно было смотреть, как
один из чертенят вылил на голову толстого, пыхтевшего ростовщика, который
жаловался на жару, несколько ведер холодной воды, дабы показать ему воочию,
что крещение -- поистине освежающая благодать. В третьем ряду сидели
язычники, которые, подобно евреям, не могут приобщиться небесному блаженству
и должны гореть вечно. Я слышал, как один из них негодующе крикнул из котла
дюжему черту, сгребавшему под него угли: "Пощади меня! Я был Сократом,
мудрейшим из смертных, я учил истине и справедливости и отдал жизнь свою за
добродетель!" Но глупый дюжий черт продолжал свое дело и только проворчал:
"Э, что там! Всем язычникам положено гореть, и для одного мы не станем
делать исключение!"
Уверяю вас, madame, там была ужасающая жара, со всех сторон слышались
крики, вздохи, стоны, вопли, визги и скрежетания, но сквозь все эти страшные
звуки настойчиво проникала жестокая мелодия той песни о непролитой слезе.
ГЛАВА II
Она была пленительна, и он был пленен ею; он же пленительным не был, и
она им не пленилась.
Старая пьеса
Madame! Старая пьеса -- подлинная трагедия, хотя героя в ней не убивают
и сам он не убивает себя. Глаза героини красивы, очень красивы, -- madame,
не правда
105


ли, вы почувствовали аромат фиалок? -- они очень красивы, но так остро
отточены, что, вонзившись мне в сердце подобно стеклянным кинжалам, они, без
сомнения, проткнули меня насквозь -- и все же я не умер от этих
смертоубийственных глаз...

Гейне (Хейне) Генрих (Heine Heinrich)   
«Идеи. Книга Le Grand»