Архипелаг ГУЛаг. Том 2 (части 3 и 4)

С тех пор только поздравляет его с великими майскими и
ноябрьскими праздниками.
В этой трагедии -- семь человек. Вот и капелька нашей ВОЛИ.
В семьях повоспитаннее не выгоняют пострадавшего родственника в
кальсонах на улицу, но стыдятся его, тяготятся его желчным "искаженным"
мировоззрением.

И можно перечислять дальше. Можно назвать еще
(10). РАБСКУЮ ПСИХОЛОГИЮ. Тот же несчастный Бабич в заявлении
прокурору: "я понимаю, что военное время налагало на органы власти более
серьЈзные обязанности, чем разбор судебных дел отдельных лиц".
И еще другое.
Но признаем уже и тут: если у Сталина это всЈ не само получилось, а он
это для нас разработал по пунктам, -- он-таки был гений!

___

И вот в этом зловонном сыром мире, где процветали только палачи и самые
отъявленные из предателей; где оставшиеся честные -- спивались, ни на что
другое не найдя воли; где тела молодежи бронзовели, а души подгнивали; где
каждую ночь шарила серо-зелЈная рука и кого-то за шиворот тащила в ящик -- в
этом мире бродили ослепшие и потерянные миллионы женщин, от которых мужа,
сына или отца оторвали на Архипелаг. Они были напуганней всех, они боялись
зеркальных вывесок, кабинетных дверей, телефонных звонков, дверных стуков,
они боялись почтальона, молочницы и водопроводчика. И каждый, кому они
мешали, выгонял их из квартиры, с работы, из города.
Иногда они доверчиво уповали, что "без права переписки" так надо и
понимать, а пройдЈт десять лет -- и ОН напишет.8 Они стояли в притюремных
очередях. Они ехали куда-то за сто километров, откуда, говорят, принимают
продуктовые посылки. Иногда они сами умирали прежде смерти своего арестанта.
Иногда по возвращенной посылке "адресат умер в лазарете" узнавали дату
смерти. Иногда, как Ольга Чавчавадзе, добирались до Сибири, везя на могилу
мужа щепотку родной земли, -- да только никто уже не мог указать, под
которым же он холмиком с троими еще. Иногда, как Зельма Жугур, писали
разносные письма какому-нибудь Ворошилову, забыв, что совесть Ворошилова
умерла задолго до него самого.9
А у этих женщин подрастали дети, и для каждого наступало то крайнее
время, когда непременно надо вернуться отцу, пока не поздно, а он не шел.
Треугольник из тетрадной бумаги косой разграфки. Чередуются синий и
красный карандаш, -- наверно, детская рука откладывала карандаш, отдыхала и
брала потом новой стороной.

Страницы: (420) :  <<  ... 401402403404405406407408409410411412413414415416 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... A rough wooden bench had been placed against the trunk; and on this Montanelli sat down. Arthur was studying philosophy at the university; and, coming to a difficulty with a book, had applied to "the Padre" for an explanation of the point. Montanelli was a universal encyclopaedia to him, though he had never been a pupil of the seminary.
     "I had better go now," he said when the passage had been cleared up; "unless you want me for anything."
     "I don't want to work any more, but I should like you to stay a bit if you have time."
     "Oh, yes!" He leaned back against the tree-trunk and looked up through the dusky branches at the first faint stars glimmering in a quiet sky. The dreamy, mystical eyes, deep blue under black lashes, were an inheritance from his Cornish mother, and Montanelli turned his head away, that he might not see them.
     "You are looking tired, carino," he said.
     "I can't help it." There was a weary sound in Arthur's voice, and the Padre noticed it at once.
     "You should not have gone up to college so soon; you were tired out with sick-nursing and being up at night. I ought to have insisted on your taking a thorough rest before you left Leghorn."
     "Oh, Padre, what's the use of that? I couldn't stop in that miserable house after mother died. Julia would have driven me mad!"
     Julia was his eldest step-brother's wife, and a thorn in his side.
     "I should not have wished you to stay with your relatives," Montanelli answered gently. "I am sure it would have been the worst possible thing for you. But I wish you could have accepted the invitation of your English doctor friend; if you had spent a month in his house you would have been more fit to study."
     "No, Padre, I shouldn't indeed! The Warrens are very good and kind, but they don't understand; and then they are sorry for me,--I can see it in all their faces,--and they would try to console me, and talk about mother...

Войнич Этель Лилиан (Ethel Lilian Voynich)   
«The Gadfly»