Архипелаг ГУЛаг. Том 2 (части 3 и 4)

Коллектив распадался на секции, и всякий свободный часок они
занимались то проверкой быта, то разбором краж и промотов казЈнного
имущества, то выпуском стенгазет, то разбором дисциплинарных нарушений. На
собрании коллективов часами с важностью разбирался вопрос: как перековать
лентяя Вовку? симулянта Гришку? Коллектив и сам имел право исключать своих
членов и просить лишить их зачЈтов, но круче того администрация распускала
целые коллективы, "продолжающие преступные традиции" (то есть не захваченные
коллективной жизнью?). Однако самым увлекательным бывали периодические
чистки коллективов -- от лентяев, от недостойных, от шептунов (изображающих
трудколлективы как взаимно-шпионские организации) и от пробравшейся агентуры
классового врага. Например, обнаруживалось, что кто-то, уже в лагере,
скрывает своЈ кулацкое происхождение (за которое, собственно, в лагерь и
попал) -- и вот теперь его клеймили и вычищали -- не из лагеря вычищали, а
из трудколлектива. (Художники-реалисты! О, напишите эту картину: "Чистка в
трудколлективе"! Эти бритые головы, эти настороженные выражения, эти
измотанные лица, эти тряпки на телах -- и этих озлобленных ораторов! Вот
отсюда хорош будет типаж. А кому трудно представить, так и на воле было
подобное. И в Китае тоже.) И слушайте: "предварительно до каждого лагерника
доводились задачи и цели чистки. Потом перед лицом общественности каждый
член коллектива держал отчЈт"!45
picture: Типаж озлобленных
А еще -- выявление лжеударников! А выборы культсоветов! А -- выговоры
тем, кто плохо ликвидирует свою неграмотность! А сами занятия по ликбезу:
"мы-не-ра-бы!! ра-бы-не-мы!" А песни?

"Это царство болот и низин
Станет родиной нашей счастливой."

Или на ма'стерские слова самого Николая Асеева:

"Мы, каналоармейцы, суровый народ,
Но не в том наша главная суть:
Нас великое время взяло в оборот,
Чтоб поставить на правильный путь."

или на самодеятельные, рвущиеся из груди:

"И даже самою прекрасной песнею
Мы не расскажем, нет, не воспоем,
Страны, которой нет нигде чудеснее,
Страны, в которой мы с тобой живЈм."46

Вот это всЈ и значит по-лагерному -- чирикать.
О! так доймут, что еще заплачешь по ротмистру Курилке, по простой
короткой расстрельной дороге, по откровенному соловецкому бесправию.

Боже! На дне какого канала утопить нам это прошлое??!


1 ЦГАОР, ф. 393, оп. 78, х. 65, л. 369-372

2 Это -- официальная дата, а фактически с 1930-го, но организационный
период скрыли для краткости сроков, красы и истории. И тут тухта...

3 Мы однозначно пишем даты и места, но просим читателя помнить, что всЈ
это получено расспросами и сопоставлением, тут могут быть отклонения и
пропуски.

Страницы: (420) :  <<  ... 54555657585960616263646566676869 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Таким образом
из шести
комнат осталось три. В одной он поселился сам с удостоверением, что
у него
порок сердца, а между оставшимися двумя комнатами (гостиная и кабинет)
снял
двери, превратив их в странное двойное помещение.
Это не была одна комната, потому что их было две, но и жить
в них, как
в двух, было невозможно, тем более что в первой (гостиной)
непосредственно
под статуей голой женщины и рядом с пианино поставил кровать и,
призвав их
кухни Сашу, сказал ей:
- Тут будут приходить эти. Так скажешь, что спишь здесь.
Саша заговорщически усмехнулась и ответила:
- Хорошо, барин.
Дверь кабинета он облепил мандатами, из которых явствовало, что
ему -
юрисконсульту такого-то учреждения полагается "добавочная площадь".
На
добавочной площади он устроил такие баррикады из двух полок с
книгами,
старого велосипеда без шин, и стульев с гвоздями, и трех карнизов,
что даже
я, отлично знакомый с его квартирой, в первый же визит, после
приведения
квартиры в боевой вид, разбил себе оба колена, лицо и руки и
разорвал сзади
и спереди пиджак по живому месту.
На пианино он налепил удостоверение, что Зинаида Ивановна -
учительница
музыки, на двери ее комнаты удостоверение, что она служит в
Совнархозе, на
двери кузена, что тот секретарь. Двери он стал отворять сам
после 3-го
звонка, а Саша в это время лежала на кровати возле пианино.
Три года люди в серых шинелях и черных пальто, объеденных
молью, и
девицы с портфелями и в дождевых брезентовых плащах рвались в
квартиру, как
пехота на проволочные заграждения, и ни черта не добились. Вернувшись
через
три года в Москву, из которой я легкомысленно уехал, я застал все
на прежнем
месте...

Булгаков Михаил Афанасьевич   
«Четыре портрета»