Бодался теленок с дубом

Но со
времен фронта я отметил "Василия Тёркина" как удивительную
удачу: задолго до появления первых правдивых книг о войне (с
некрасовских "Окопов" не так-то много их и всех удалось,
может быть полдюжины), в потоке угарной агитационной
трескотни, которая сопровождала нашу стрельбу и бомбежку,
Твардовский сумел написать вещь вневременную, мужественную и
неогрязнённую - по редкому личному чувству меры, а может
быть и по более общей крестьянской деликатности. (Этой
деликатности под огрубелой необразованностью крестьян и в
тяжком их быту я не могу перестать изумляться.) Не имея
свободы сказать полную правду о войне, Твардовский
останавливался однако перед всякой ложью на последнем
миллиметре, нигде этого миллиметра не переступил, нигде!-
- оттого и вышло чудо. Я это не по себе одному говорю, я это
хорошо наблюдал на солдатах своей батареи во время войны. По
условиям нашей звукоразведывательной службы они даже в
боевых условиях много имели времени для слушанья чтения
(ночами, у трубок звукопостов, а с центрального читали что-
нибудь). Так вот из многого, предложенного им, они явно
выделили и предпочли: "Войну и мир" и "Тёркина".
Но потом лагерный, и ссыльный, и преподавательский, и
подпольный недосуг не дали мне прочесть ни "Дома у дороги",
ни другого чего. (Только "Тёркина на том свете" читал я в
списках ещё в 56-м году, Самиздату всегда предпочтение и
внимание.) Я не знал даже, что публиковалась в "Правде"
глава из "За далью даль", что поэма в том году получила
ленинскую премию. Поэму я прочёл гораздо позже, а главу "Так
это было" - когда попалась мне в "Новом мире".
По тому времени, по всеобщей робости она выглядела
смелой: трудоночь тётки Дарьи, "ура, он снова будет прав!" и
даже "Москва высотная вставала как некий странный павильон".
И был уже тогда у меня первый толчок: не показать ли чего-
нибудь написанного Твардовскому? не решиться ли?
Но всё ту же главу перелистывая и раздумывая, я встречал
и "грозного отца" и "правоту" его обок с неправотою, и ему
мы "обязаны победой", и родство Сталина с бранной сталью,

"...И в нашей книге золотой
Ни строчки, даже запятой...
Чтоб заслонила нашу честь.
Да, всё, что с нами было - было!"

Уж слишком мягко: сорокалетний позор лагерей - не
заслонил чести? Уж слишком бесконтурно: "что было - то
было", "тут ни убавить, ни прибавить". Так и обо всех видах
фашизма можно сказать. Тогда и Нюрнберга не надо? - что
было, то было..? философия беспомощная, не вытягивающая на
суждение об истории*. Поэт трогал ногой рядом с мощёной
тропкой, но страшно было ему сходить.

[* Лидия Чуковская в "Записках об Анне Ахматовой"
вспоминала, как та пятью годами раньше гневалась на
Твардовского за тогдашнюю главу "Друг детства": "Новая ложь
взамен старой!"
Страна? При чем же здесь страна!.

Страницы: (394) :  <<  ... 45678910111213141516171819 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

..... Наши страстные мечты о Суходоле были понятны. Для нас Суходол
был только поэтическим памятником былого. А для Натальи? Ведь это она, как
бы отвечая на какую-то свою думу, с великой горечью сказала однажды:
-- Что ж! В Суходоле с татарками за стол садились! Вспомнить даже
страшно.
-- То есть с арапниками? -- спросили мы.
-- Да это все едино-с,-- сказала она.
-- А зачем?
-- А на случай ссоры-с.
-- В Суходоле все ссорились?
-- Борони бог! Дня не проходило без войны! Горячие все были -- чистый
порох.
Мы-то млели при ее словах и восторженно переглядывались: долго
представлялся нам потом огромный сад, огромная усадьба, дом с дубовыми
бревенчатыми стенами под тяжелой и черной от времени соломенной крышей -- и
обед в зале этого дома: все сидят за столом, все едят, бросая кости на пол,
охотничьим собакам, косятся друг на друга -- и у каждого арапник на коленях:
мы мечтали о том золотом времени, когда мы вырастем и тоже будем обедать с
арапниками на коленях. Но ведь хорошо понимали мы, что не Наталье доставляли
радость эти арапники. И все же ушла она из Лунева в Суходол, ^источнику
своих темных воспоминаний. Ни своего угла, ни близких родных не было у ней
там; и служила она теперь в Суходоле уже не прежней госпоже своей, не тете
Тоне, а вдове покойного Петра Петровича, Клавдии Марковне...

Бунин Иван Алексеевич   
«Суходол»