Бодался теленок с дубом

И вот теперь, в тишине почти невероятной для нашего
века, глядя на ели, по крещенски отяжелённые неподвижным
снегом, предстояло мне сделать один из самых важных
жизненных выборов. Один путь был - поверить во внешнее
нейтральное благополучие (не трогают), и сколько
неустойчивых лет мне будет таких отпущено - продолжать
сидеть как можно тише и писать, писать свою главную историю,
которую никому до сих пор написать не дали, и кто ещё когда
напишет? А лет мне нужно на эту работу семь или десять.
Путь второй: понять, что можно так год протянуть, два,
но не семь. Это внешнее обманчивое благополучие самому
взрывать и дальше. Страусиную голову вытянуть из-под
камешка. Ведь "железный Шурик" тоже не дремлет, он крадётся
там, по закоулкам, к власти, и из первых его будет движений
- оторвать мне голову эту. Так вот, накануне самой любимой
работы - отложить перо и рискнуть. Рискнуть потерять и перо,
и руку, и голос, и голову. Или - так безнадёжно и так
громогласно испортить отношения с властью, чтоб этим и
укрепиться? Не туда ли судьба меня и толкает? Не заставлять
её повторять предупреждение. Много десятков лет мы все вот
так из-за личных расчётов и важнейших собственных дел - все
мы берегли свои глотки и не умели крикнуть прежде, чем
толкали нас в мешок.
Ещё весной 66-го года я с восхищением прочёл протест
двух священников - Эшлимана и Якунина, смелый чистый честный
голос в защиту церкви, искони не умевшей, не умеющей и не
хотящей саму себя защитить. Прочёл - и позавидовал, что сам
так не сделал, не найдусь. Беззвучно и неосознанно во мне
это, наверно, лежало и проворачивалось. А теперь с
неожиданной ясностью безошибочных решений проступило: что-то
подобное надо и мне!
Узнал я по радио, что съезд писателей отсрочили на май.
Очень кстати! Уж если не помогло интервью - только письмо
съезду и оставалось. Только назвать теперь больше и крикнуть
сильней.
Бесконечно тяжелы все те начала, когда слово простое
должно сдвинуть материальную косную глыбу. Но нет другого
пути, если вся материя - уже не твоя, не наша. А всё ж и от
крика бывают в горах обвалы.
Ну, пусть меня и потрясёт. Может, только в захвате
потрясений я и пойму сотрясённые души 17-го года? Не рок
головы ищет, сама голова на рок идёт.
А ближайший расчёт мой был - ещё утвердиться окончанием
и распространением 2-й части "Ракового корпуса". Уезжая на
зиму, я оставил её близкой к окончанию. По возврате в шумный
мир предстояло её докончить.
Но требовал долг чести ещё и эту 2-ю часть перед
роспуском по Самиздату всё же показать Твардовскому, хотя
заведомо ясно было, что только трата месяца, а их и так не
хватает до съезда.

Страницы: (394) :  <<  ... 105106107108109110111112113114115116117118119120 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

...)]
Страшно жить, когда падают царства. И самая память стала угасать. Да
было ли это, господи?.. Генерал от кавалерии!.. Слово какое!
Да... А вещи остались. Вывезти никому не дали.
Эльпит сам ушел в чем был.
Вот тогда у ворот, рядом с фонарем (огненный "No 13"), прилипла белая
таблица и странная надпись на ней: "Рабкоммуна". Во всех 75 квартирах
оказался невиданный люд. Пианино умолкли, но граммофоны были живы и часто
пели зловещими голосами. Поперек гостиных протянулись веревки, а на них
сырое белье. Примусы шипели по-змеиному, и днем, и ночью плыл по лестницам
щиплющий чад. Из всех кронштейнов лампы исчезли, и наступал ежевечерне мрак.
В нем спотыкались тени с узлом и тоскливо вскрикивали:
- Мань, а Ма-ань! Где ж ты? Черт те возьми! В квартире 50 в двух
комнатах вытопили паркет. Лифты... Да, впрочем, что тут рассказывать...

Но было чудо: Эльпит-Рабкоммуну топили.
Дело в том, что в полуподвальной квартире, в двух комнатах, остался...
Христи.
Те три человека, которым досталась львиная доля эльпитовских ковров и
которые вывесили на двери де-Баррейна в бельэтаже лоскуток: "Правление",
поняли, что без Христи дом Рабкоммуны не простоит и месяца. Рассыплется. И
матово-черного дельца в фуражке с лакированным козырьком оставили за
зелеными занавесками в полуподвале. Чудовищное соединение: с одной стороны,
шумное, заскорузлое правление, с другой - "смотритель"! Это Христи-то! Но
это было прочнейшее в мире соединение. Христи был именно тот человек,
который не менее правления желал, чтобы Рабкоммуна стояла бы невредимо
мышастой громадой, а не упала бы в прах.
И вот, Христи не только не обидели, но положили ему жалованье. Ну,
правда, ничтожное. Около 1/10 того, что платил ему Эльпит, без
всяких признаков жизни сидящий в двух комнатушках на другом конце Москвы.
- Черт с ними, с унитазами, черт с проводами! - страстно говорил
Эльпит, сжимая кулаки. - Но лишь бы топить. Сохранить главное...

Булгаков Михаил Афанасьевич   
«No 13 - Дом Эльпит-Рабкоммуна»