Бодался теленок с дубом

Совет
("народ отверг", как объяснил Демичев); с потерей этих
постов ещё беспомощнее он стал перед наглой цензурой, как
хотевшей, так и терзавшей наборные листы его журнала;
стягивалась петля и вокруг "Тёркина на том свете" в театре
Сатиры: всё реже пьесу давали и готовились совсем снять; а
недавно ЦК актом внезапным и непостижимым по замыслу, минуя
Твардовского, не предупредив его, сняло двух вернейших
заместителей - Дементьева и Закса: как когда-то из ГБ не
возвращались люди домой, так и эти двое уже не вернулись из
ЦК на прежнюю работу*. Административно это было, конечно,
плевком в Твардовского и во всю редакцию, но по сути это был
такой же переруб строп, высвобождение ко взлёту, ибо снятые
и были два вернейших внутренних охранителя, ослаблявшие
энергию Твардовского. Однако А. Т. так привык доверяться
Дементьеву, так верил в деловые и дипломатические качества
Закса, так уже привычно был связан с ними, и ещё форма
снятия так груба была даже и для всех сотрудников редакции,
- что едва ли не коллективная отставка готовилась в виде
протеста, сам же А. Т. никогда не был столь близок к отказу
от редакторства. (Значит, не глупо рассчитали враги. Ещё,
может быть, вот было соображение: без удерживающих
внутренних защёлок сорвется в "Н. Мире" вся стреляющая
часть, выпалит через меру - и погубит сама себя.)

[* Впрочем, Дементьев ещё долго и жалостно навещал
редакцию с голосом на слезе. Он и никогда не работал здесь
ради зарплаты, он выполнял общественное поручение, а сейчас,
наверно, и совсем бесплатно взялся бы.]

Я иначе принял отставку Дементьева и Закса: только
очищение журнала. Но бесполезно оказалось убеждать в этом
Твардовского, да и сотрудников. Во всём же другом я старался
теперь перенастроить А. Т.: что снятие из ЦК и Верхсовета
было для него не общественным падением, а высвобождением,
что таким образом положение его и журнала всё более
приближаются к пушкинским: вы - свободный поэт, ведущий
независимый журнал. (Заслужить это сравнение было для А. Т.
ещё очень далеко. Но устоявшаяся внутрижурнальная форма
бесед была такова, при том градусе. Не избежать было этой
формы и мне, если я хотел в чём-то надоумить.) И А. Т. сразу
откликнулся: что он ничуть не жалеет о снятии его, даже рад.
(Уже это было хорошо, что так говорил, хотя явно неискренно.
В тех самых днях в Столешниковом переулке, в пьяном
состоянии, он остановил незнакомого полковника и открывался
ему, бедняга, как больно задет.)
Я:
- Тем лучше! Я рад, что вы так понимаете, что у вас уже
есть внутренняя свобода. - (О, если бы!)
Он (без моей наводки):
- ...Или что медальки не дали! - (За месяц перед тем
дали золотую звезду Шолохову, Федину, Леонову, Тычине, а ему
- первому поэту России - ведь так же было установлено по
табели рангов - не дали, нарушили табель из-за смелых
общественных шагов.

Страницы: (394) :  <<  ... 107108109110111112113114115116117118119120121122 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Во сне - все белое. Я видел большую белую лебедь; она
плыла к тому берегу озера, грудью прямо на закат...

Елена

Солнце на закате и бьет тебе в глаза: а ты все спишь, все видишь сны.

Герман

Все белое, Елена. И ты вся в белом... А как сияли перья на груди и на
крыльях...

Елена

Проснись, милый, мне тревожно, мне тоскливо. К нам принесли больного...

Герман (просыпается)

Ты говоришь - больного? Странно, отчего к нам? Ведь здесь никто не
ходит, дорога упирается прямо в наши ворота...

Елена

Он совсем больной, какой-то прозрачный, ничего не говорит... только
посмотрел на меня большими, грустными глазами. Мне стало жутко, и я
разбудила тебя...

Герман

Почему только его принесли сюда, когда к нам нет дороги...

Елена

Милый мой, мне странно, мне дивно, точно что-то должно случиться...
Взгляни на него, Герман: он лежит у меня в комнате, на маленьком диване.
Точно ангел с поломанным крылом.

Герман

Это сны продолжаются.

Елена

Не сны, Герман, а явь. Это страшнее снов. Только бы не заговорил. Точно
он пришел звать меня из жизни...

Герман

Не надо так думать, Елена, не бойся. А то и я испугаюсь. Когда живешь
уединенно, самые маленькие события кажутся большими... Ведь ничего не
случилось, милая. Да и что может случиться?

Елена

Пойди к нему, Герман. Взгляни - и возвращайся ко мне. А если он станет
говорить, - не слушай.

Герман

Но ведь ты говоришь, он больной? И молчит? А если бы и заговорил... что
нового может он рассказать?

Герман уходит в дом. Елена кружит около цветника...

Блок Александр Александрович   
«Песня судьбы»