Бодался теленок с дубом

Это ли не изумление? Я на
это и надеяться не смел! Бунт писателей!! - у нас! после
того, как столько раз прокатали вперед и назад, вперед и
назад асфальтным сталинским катком! Несчастная гуманитарная
интеллигенция! Не тебя ли, главную гидру, уничтожали с
самого 1918-го года - рубили, косили, травили, морили,
выжигали? Уж кажется начисто! уж какими глазищами шарили, уж
какими мётлами поспевали! - а ты опять жива? А ты опять
тронулась в свой незащищённый, бескорыстный, отчаянный рост!
- именно ты, опять ты, а не твои благополучные братья,
ракетчики, атомщики, физики, химики, с их верными окладами,
модерными квартирами и убаюкивающей жизнью! Это им бы,
сохранившимся, перенять твой горький рок, наследовать твой
безнадежный жребий - нет! конному пешего не понять! Они
будут нам готовить огненную гибель, а за цветущую землю -
гибни ты!
Среди поддерживающих писем были и формальные, и
осторожные, непредрешающие, и внутренне несвободные, и с
мелкой аргументацией - но они были! И подписей было сто! А
венчало их доблестное безоглядное письмо Георгия Владимова,
ещё дальше меня шагнувшего - в гимне Самиздату.
И опять моей шаровой коробки на шее не хватило
предвидеть самые ближайшие последствия! Я писал и рассылал
это письмо - как добровольно поднимался на плаху. Я шёл по
их идеологию, но навстречу подмышкой нёс же и свою голову. Я
видел в этом конец моей ещё в чём-то неразваленной,
нераспластованной жизни, обрыв последнего отрезка того
усреднённого бытия, без которого все мы сироты. Я шёл на
жертву - неизбежную, но вовсе не радостную и не
благоразумную. А прошло несколько дней - и В. А. Каверин
сказал мне: "Ваше письмо - какой блестящий ход!" И с
изумлением я увидел: да! вот неожиданность! оказалась не
жертва вовсе, а ход, комбинация, после двухлетних гонений
утвердившая меня как на скале.
Блаженное состояние! Наконец-то я занял своеродную, свою
прирождённую позицию! Наконец-то я могу не суетиться, не
искать, не кланяться, не лгать, а - пребывать независимо!
Уж кажется - боссов нашей литературы и боссов идеологии
я ли не понимал? И всё-таки недооценил их ничтожества и
нерешительности: я боялся разослать письмо слишком р_а_н_о,
дать им подготовить контрудар. Я рассылал письма лишь в
последние пять дней*, - а можно было хоть и за месяц, всё
равно бы по тупости не придумали они, чем ответить, всё
равно б не нашлись. Зато многие порядочные люди получили
слишком поздно, разминулись с письмом в дороге (треть писем
и вообще цензура перехватила**) - и так не собралось
подписей, сколько возможно бы, не полыхнуло под потолок зала
съезда.

[* Список, кому разослать, я долго отрабатывал, каждую
фамилию перетирая.

Страницы: (394) :  <<  ... 112113114115116117118119120121122123124125126127 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

...
Неразрывно со всем этим для меня связан расцвет французской борьбы в
петербургских цирках; тысячная толпа проявляла исключительный интерес к
ней; среди борцов были истинные художники; я никогда не забуду борьбы
безобразного русского тяжеловеса с голландцем, мускульная система которого
представляла из себя совершеннейший музыкальный инструмент редкой красоты.
В этом именно году, наконец, была в особенной моде у нас авиация; все
мы помним ряд красивых воздушных петель, полетов вниз головой, - падений и
смертей талантливых и бездарных авиаторов.
Наконец, осенью в Киеве был убит Столыпин, что знаменовало
окончательный переход управления страной из рук полудворянских,
получиновничьих в руки департамента полиции.
Все эти факты, казалось бы столь различные, для меня имею один
музыкальный смысл. Я привык сопоставлять факты из всех областей жизни,
доступных моему зрению в данное время, и уверен, что все они вместе всегда
создают единый музыкальный напор.
Я думаю, что простейшим выражением ритма того времени, когда мир,
готовившийся к неслыханным событиям, так усиленно и планомерно развивал
свои физические, политически и военные мускулы, был ямб. Вероятно, поэтому
повлекло и меня, издавна гонимого по миру бичами этого ямба, отдаться его
упругой воле на более продолжительное время.
Тогда мне пришлось начать постройку большой поэмы под названием
"Возмездие". Ее план представлялся мне в виде концентрических кругов,
которые становились всё у'же и у'же, и самый маленький круг, съежившись до
предела, начинал опять жить своею самостоятельной жизнью, распирать и
раздвигать окружающую среду и, в свою очередь, действовать на периферию.
Такова была жизнь чертежа, который мне рисовался, - в сознание и на слова я
это стараюсь перевести лишь сейчас; тогда это присутствовало
преимущественно в понятии музыкальном и мускульном; о мускульном сознании я
говорю недаром, потому что в то время всё движение и развитие поэмы для
меня тесно соединилось с развитием мускульной системы...

Блок Александр Александрович   
«Возмездие»