Бодался теленок с дубом

.
Народ? Какой же тут народ!
И поэт вместе с зэком
...ведал всё. И хлеб тот ел.
И зэк
По одному со мной билету
Как равный гость бывал в Кремле.
Да: для 1956 года удобная лесенка лжи.]

И я не знал, если выдраться к нему из трясины и руки
протянуть - сходи! - то пойдёт или упрётся?
И о "Новом мире" я не имел отличительного суждения по
тому, чем наполнены были его главные страницы, он для меня
мало отличался от остальных журналов. Те контрасты, которые
между собою усматривали журналы, были для меня ничтожны, а
тем более для дальней исторической точки зрения - спереди
ли, сзади. Все эти журналы пользовались одной и той же
главной терминологией, одной и той же божбой, одними и теми
же заклинаниями - и всего этого я даже ложкой чайной не мог
принять.
Но что-нибудь же значил гул подземных пластов,
прорвавшийся на XXII съезд! Я - решился. Вот тут и сгодился
неизвестно для какой цели и каким внушением "облегчённый"
"Щ-854". Я решился подать его в "Новый мир". (Не случись это
- случилось бы другое и худшее. Уже целый год тошнота моего
тупикового положения нудила меня к какому-то прорыву.)
Сам я в "Новый мир" не пошёл: просто ноги не тянулись,
не предвидя успеха. Мне было 43 года, и достаточно я уже
колотился на свете, чтоб идти в редакцию начинающим
мальчиком. Мой тюремный друг Лев Копелев взялся передать
рукопись. Хотя шесть авторских листов, но это было совсем
тонко - ведь с двух сторон, без полей и строка вплотную к
строке.
Я отдал - и охватило меня волнение, только не молодого
славолюбивого автора, а старого огрызчивого лагерника,
имевшего неосторожность дать на себя след.
Это было начало ноября 1961 года. Я и пути не знал в
московские гостиницы, а тут, пользуясь предпраздничным
безлюдьем, получил койку. Здесь я пережил дни последних
колебаний - ещё можно было остановить, вернуть. (Остался я
не для колебаний, а для чтения самиздатского "По ком звонит
колокол", полученного на три дня. До той поры я и Хемингуэя
ни одной строчки не читал.)
Гостиница оказалась в Останкине, совсем рядом с той
семинарной шарашкой, где происходит действие моего "Круга" и
где, уже с первым лагерным опытом, я по-серьёзному начал
писать. Перемежая с Хемингуэем, я выходил побродить мимо
забора своей шарашки. Он всё так же стоял, по тому же
периметру обмыкая всё то же малое пространство, где когда-то
стиснуто было столько выдающихся людей и кипели наши споры и
замыслы.
В десятке метров брёл я теперь от того архиерейского
домика-ковчега и тех лип, вечных лип, под которыми три года
вышагивал-вышагивал-вышагивал утром, днём и вечером, мечтая
о далёкой светлой свободе - в иные, светлые, годы и в
посветлевшей стране.

Страницы: (394) :  <<  ... 567891011121314151617181920 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

...

"Тому, кто стоит у моего смертного ложа.
Будучи в здравом рассудке и твердой памяти и не имея, согласно условию,
никого в целом мире, я, Джон Бур, передаю и завещаю эту ферму со всем к
ней относящимся первому пришедшему сюда человеку независимо от его имени и
происхождения. Ферма и пшеничное поле - его; а также коса и обязанности,
ею предопределяемые. Пусть он берет все это свободно и с чистой совестью -
и помнит, что я, Джон Бур, только передаю, но не предопределяю. К чему
приложил руку и печать 3-го дня апреля месяца 1938 года. Подписано: Джон
Бур. Kyrie eleison! [Господи, помилуй! (греч.)]"

Дрю прошел назад через весь дом и остановился в дверях.
- Молли, - позвал он, - иди-ка сюда! А вы, дети, сидите в машине.
Молли вошла. Он повел ее в спальню. Она прочитала завещание, посмотрела
на косу, на пшеничное поле, волнующееся за окном под горячим ветром. Ее
бледное лицо посуровело, она прикусила губу и прижалась к мужу.
- Все это слишком хорошо, чтобы можно было поверить. Наверняка здесь
что-то не так.
Дрю сказал:
- Нам повезло, только и всего. У нас будет работа, будет еда, будет
крыша над головой - спасаться от непогоды.
Он дотронулся до косы. Она мерцала, как полумесяц. На лезвии были
выбиты слова: "Мой хозяин - хозяин мира". Тогда они ему еще ничего не
говорили.
- Дрю, зачем, - спросила Молли, не отводя глаз от сведенных в кулак
пальцев старика, - зачем он так крепко вцепился в этот колос?
Но тут дети подняли на крыльце возню, нарушив гнетущее молчание. У
Молли подступил комок к горлу.


Они остались жить в доме. Они похоронили старика на холме и прочитали
над ним молитву, а затем спустились вниз, и прибрались в комнатах, и
разгрузили машину, и поели, потому что на кухне было вдоволь еды; и первые
три дня они ничего не делали, только приводили в порядок дом, и смотрели
на поле, и спали в удобных, мягких постелях. Они удивленно глядели друг на
друга и не могли понять, что же это такое происходит: едят они теперь
каждый день, а для Дрю нашлись даже сигары, так что каждый день он
выкуривает по одной перед сном...

Рэй Брэдбери (Ray Bradbury)   
«Рассказы (Часть 6)»