Бодался теленок с дубом

- Никто от вас не
просит ничего писать! Вы только подтвердите им то, что
сейчас сказали мне, больше ничего! Да не говорите им, что вы
боретесь против советской власти! - Уже смеялся он, уже
кончал одной из любимых своих шуток.
А оказалось вот что. Верхушкою Союза моё письмо было
воспринято как "удар ниже пояса" (правила-то - в их руках,
они знают), и призывали витии "ответить ударом на удар". Но
быстро слабела решимость и у них и наверху: от поддержки
меня ста писателями, главное же - от того, как разливался
звон по загранице (ничего подобного они не ожидали!).
Твардовский же проявил необыкновенную для себя
поворотливость и дипломатический напор. Он и у Шауры (вместо
Поликарпова, "отдел культуры") успел высказать ("вы думаете,
первый русский писатель - кто? Михаил Александрович?
Ошибаетесь!") и вразумить секретариат союза, что так нельзя,
невыгодно им самим: топя меня, они потопят и себя. И убедил
их составить проект совсем другого коммюнике: подтвердить
мою безупречную воинскую службу; признать что-то в моём
письме как заслуживающее разбора; и "сурово" осудить меня за
"сенсационный" образ действий. И так как никто в
секретариате не мог предложить ничего умней, а это выглядело
для них довольно спасительно, отмалчиваться же дальше
казалось невозможным (в предвидении международных поездок и
вопросов) - то и склонялись они представить наверх именно
такой вариант решения. И в такой-то момент я не помог
Твардовскому своим появлением, не дал ему завершить одну из
лучших его операций!.. (Впрочем, не была б она всё равно
завершена: верхи были заняты скандальным поражением арабов,
а больше одной проблемы сразу не вмещают их головы.)
Почему же секретариат союза меня просто не вызвал?
Потому что после моего письма они не были уверены,
соглашусь ли я прийти. А вдруг - не приду, а сверху не будет
указания изгнать меня - и как им тогда выйти из этого
тупика?.. Как я постепенно разобрался - для того и должны
они были на меня взглянуть, чтоб убедиться, что я вообще с
ними разговариваю. Иначе теряло смысл и их коммюнике.
Вот на какую скалу я вскочил своим "ловким ходом"!
Приехали мы в знаменитый колоннадный особняк на
Поварской, и А. Т. повел меня к секретарям. Это были
секретари-канцеляристы К. Воронков (челюсть!), Г. Марков
(отъевшаяся лиса!), С. Сартаков (мурло, но отчасти
комическое), даже и не писатели вовсе, но именно им шесть
тысяч членов союза "поручили" вести все высшие и важные дела
СП. Я вошел как жердь с головою робота - ни человеческого
движения, ни человеческого выражения. Воронков подбросил из
кресла с почтением свою фигуру коренастого вышибалы и
украсил челюсть улыбкой: кажется начинался день из его
счастливейших.

Страницы: (394) :  <<  ... 115116117118119120121122123124125126127128129130 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

...
Эти очумелые люди со звенящим кимвалом своих пустых идей врываются и в
хижины простолюдинов, и в славные дворцы, заражая своим зловредным
антигосударственным учением многих окружающих.
И вот один из таких преступников обнаружился в среде воспитанников
нашей семинарии!
Как же поступить с ним?
Подобно тому как искуснейший хирург соглашается на отнятие зараженного
члена тела, даже если бы это была драгоценная нога или бесценная рука,
общество человеческое анафематствует опасного развратителя и говорит:
да изыдет этот человек! (Становится менее красноречив, но суров и
неуклонен.) Постановлением правления Тифлисской духовной семинарии
воспитанник шестого класса Иосиф Джугашвили исключается из нее за
принадлежность к противоправительственным кружкам, без права
поступления в иное учебное заведение.
Нам, как христианам, остается только помолиться о возвращении его на
истинный путь и вместе с тем обратить горячие мольбы к небесному царю
царей, дабы тихое, как говорил святой апостол, и безмолвное житие
поживем во всяком благочестии и чистоте, сие бо есть добро и приятно
перед Спасителем нашим...
Сталин. Аминь!

Молчание.

Ректор. Это что же такое?
Сталин. Я сказал "аминь" машинально, потому что привык, что всякая речь
кончается этим словом.
Ректор. Мы ожидали от него выражения сердечного сокрушения и душевного
раскаяния, и вместо этого непристойная выходка. (Инспектору.)
Освободите зал от воспитанников, Мелитон Лукич. Господ членов правления
прошу покинуть зал. Мелитон Лукич, вручите уволенному его билет.

Все покидают зал, кроме Сталина и инспектора...

Булгаков Михаил Афанасьевич   
«Батум»