Бодался теленок с дубом

А теперь, в пасмурный осклизлый день, по мокренькой
ноябрьской слякоти, я шёл по другую сторону забора, по
тропинке, где только смена караула от вышки к вышке
пробиралась раньше, и думал: что ж я наделал! Ведь я - опять
в их руках.
Как мог я, ничем не понуждаемый, сам на себя отдать
донос!


ОБНАРУЖИВАЯСЬ

А потом целый месяц в Рязани я тягостно жил: где-то
невидимо двигалась теперь моя судьба, и я всё больше
уверялся, что - к худшему. Исконному зэку, сыну ГУЛага,
почти недоступно верить в лучшее. И за лагерные годы отвыкши
от всякого собственного решения (почти всегда во всём
крупном ты отдан течению рока), мы даже привыкаем, что
безопаснее ничего не решать, не предпринимать: живёшь - и
живи.
А я вот нарушил этот лагерный закон, и теперь было
страшно. Да шла ж и новая работа, она вся была у меня в
квартире, и тем более губительным легкомыслием казалась эта
затея с "Новым миром".
Как бы ни гремел XXII съезд, какой бы памятник ни
сулились поставить погибшим зэкам (впрочем - только
коммунистам, впрочем - и по сей день не поставили), а
поверить, что вот уже пришло время правду говорить - ну, в
это же поверить нельзя, ну слишком отучены головы наши,
сердца и языки! Мы уже смирены, что и никогда не скажем
правды и никогда не услышим.
Однако, в начале декабря от Л. Копелева пришла
телеграмма: "Александр Трифонович восхищён статьёй"
("статьёй" договорились мы зашифровать рассказ, статья могла
бы быть и по методике математики). Как птица с лёта
ударяется в стекло - так пришла та телеграмма. И кончилась
многолетняя неподвижность. Ещё через день (в день моего
рожденья как раз) пришла телеграмма и от самого Твардовского
- вызов в редакцию. А ещё на завтра я ехал в Москву и,
пересекая Страстную площадь к "Новому миру", суеверно
задержался около памятника Пушкину - отчасти поддержки
просил, отчасти обещал, что путь свой знаю, не ошибусь.
Вышло вроде молитвы.
Вместе с Копелевым мы поднялись по широкой барской
лестнице "Нового мира" - в кино эту лестницу снимать для
сцены бала. Был полдень, но Твардовский ещё не приезжал, да
и редакция только что собралась, так поздно они начинали.
Стали знакомиться в отделе прозы. Редактор его Анна
Самойловна Берзер сыграла главную роль в вознесении моего
рассказа в руки Твардовского.
Это так получилось (только не в тот год мне было
рассказано). Долгохранимая и затаённая моя рукопись
пролежала на столе у А. Берзер целую неделю неприкрытая,
даже не в папке, доступная любому стукачу или похитителю
Анну Самойловну не предупредили о свойствах этой вещи. Как-
то А. С. начала расчищать стол, прочла несколько фраз
видит: и держать так нельзя и читать надо не тут.

Страницы: (394) :  <<  ... 6789101112131415161718192021 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Монмартр
тускл, приземлен, беспризорен, откровенно
порочен, продажен, вульгарен. Он скорее
отталкивающ, нежели привлекателен, но, как и сам
порок, заразительно отталкивающ. Он -- прибежище
населенных почти без исключения проститутками,
сутенерами, ворами и шулерами маленьких баров,
которые, даже если вы прекрасно осведомлены о их
существовании, в назначенный срок втянут вас
внутрь хищными щупальцами, чтобы сделать вас
своей очередной жертвой. На узких улочках,
протянувшихся вдоль бульвара, гнездятся отели,
самый вид которых столь зловещ, что вызывает у
вас дрожь; и тем не менее рано или поздно
наверняка придет день, когда вы проведете в одном
из них .ночь, а может и неделю, а может и месяц.
Может статься, вы так привяжетесь к этим местам,
что, однажды проснувшись, обнаружите, что вся
ваша жизнь неприметно потекла в другую сторону и
то, что казалось вам грязным, постыдным, убогим,
вдруг предстанет нежным, дорогим,
зачаровывающим. Этим тайным очарованием
Монмартр в огромной мере обязан, как я
подозреваю, процветающей на его тротуарах
неприкрытой торговле сексом. Секс (в особенности,
когда он поставлен на ком-




314




мерческие рельсы) отнюдь не
романтичен; однако он испускает острый и
ностальгический аромат, в конечном счете
несравненно более волнующий и соблазнительный,
нежели сияющая всеми рекламными огнями Веселая
Белая Дорога. Ведь было бы нелепостью отрицать то
самоочевидное обстоятельство, что сексуальная
жизнь наиболее интенсивна при неярком,
рассеянном освещении; ее естественная среда --
полумрак, а не слепящее свечение неоновых трубок.



На углу Плас Клиши нашло себе место
"Кафе Веплер", на долгое время оно-то и
сделалось излюбленным пунктом моего обитания. За
его столиками, в зале и на террасе, я просиживал
часами в любую пору суток и в любую погоду. Я знал
его наизусть, как книгу. Лица его официантов,
метрдотелей, кассиров, шлюх, завсегдатаев, даже
туалетных работников навсегда отложились в моей
памяти, как иллюстрации в книге, которую
перечитываешь каждый день...

Миллер Валентин Генри   
«Тихие дни в Клиши»