Бодался теленок с дубом

Издали кажется: государством
проклятый, госбезопасностью окольцованный - как это я не
переломлюсь? как это я выстаиваю в одиночку, да ещё и
махинную работу проворачиваю, когда-то ж успеваю и в архивах
рыться, и в библиотеках, и справки наводить, и цитаты
проверять, и старых людей опрашивать, и писать, и
перепечатывать, и считывать, и переплетать - выходят книга
за книгою в Самиздат (а через одну и в запас копятся) -
какими силами? каким чудом?
И миновать этих объяснений нельзя, а назвать - ещё
нельзее. Когда-нибудь, даст Бог, безопасность наступит -
допишу. А пока даже план того объяснения на бумажке
составить для памяти - боюсь: как бы та бумажка не попала в
ЧКГБ.
Но уже вижу, перечитывая, что за минувшие годы я окреп,
осмелел и осмеливаюсь больше и больше рожки высовывать и
сегодня решаюсь такое написать, что три года назад казалось
смертельно. Всё явней следится моё движение - к победе или к
погибели.
Тем и странна эта вещь, что для всякой другой создаёшь
архитектурный план, и ненаписанную видишь уже в целом и
каждой частью стараешься служить целому. Эта же вещь подобна
нагромождению пристроек, ничего не известно о следующей -
как велика будет и куда пойдёт. Во всякую минуту книга
столь же кончена, сколь и не кончена, можно кинуть её, можно
продолжать, пока жизнь идёт, или пока телёнок шею свернёт о
дуб, или пока дуб затрещит и свалится.
Случай невероятный, но я очень его допускаю.


ПРОРВАЛО!

Да, сходство с Бородиным подтверждалось: с битвы прошло
два месяца, почти ни одного выстрела не было сделано с обеих
сторон - ни газетного упоминания, ни особенной трибунной
брани, - да ведь Пятидесятилетие проползали, и требовалось
им как можно нескандальнее, как можно глаже. Тоже и я, со
склонностью к перемирию, своего "Изложения" [4] о бое в ход
не пускал, правильно ли, неправильно, бережа для слитного
удара когда-нибудь. Не происходило никаких заметных
перемещений литературных масс, и поле боя, помнится,
оставалось за противником, у него осталась Москва, - но
чувствовал я именно в этой затиши: где-то что-то неслышно,
невидимо подмывалось, подрывалось - и не звала ли нас
обагрённая земля воротиться на неё безо всякой схватки?
С этим ощущением я приехал в Москву, спустя великий
юбилей, и чтоб немного действий проявить перед тем, как на
всю зиму нырну в безмолвие. Для действий - нужен был
Твардовский, но его оказалось нет давно, уже целый месяц он
пребывал в своей обычной слабости, в ней незаметно и провёл
барабанный Юбилей (от которого неизлечимо-наивный Запад ждал
амнистии хоть Синявскому-Даниэлю да своему слабонервному
Джеральду Бруку, - но не бросили, разумеется, никому ни
ломтя с праздничного стола).

Страницы: (394) :  <<  ... 129130131132133134135136137138139140141142143144 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Тогда Кэт
с легким колебанием обернулась лицом к холмам Сан-Франциско и сказала
вполголоса, ни и кому не обращаясь:
- Никогда больше я не ступлю на сушу.
- Прошу тебя, не говори так!
- О, да, - настаивала она тихо. - Это будет очень долгое путешествие.


И на миг он почувствовал только сильный скрип корабля, как будто
судьба вернулась во сне.


- Почему ты сказала это? - спросил он. - Это нелепо.
Кэт прошла вперед и ступила на корабль.
Отплыли они той же ночью от Южного острова: молодой муж, похожий
медлительностью на черепаху, и молодая жена, подвижная, как саламандра,
что танцует в огненной печи камбуза в августовские жаркие вечера.
Потом, в середине плаванья, над кораблем опустился штиль, подобно
огромному теплому дуновению, что испускает парус в печальном, но спокойном
вздохе.
А может быть, это был вздох его или Кэт, которая поднялась на палубу,
чтобы послушать.
Но ни одна мышь не пискнула среди канатов, ни единого звука не
издавали паруса, и ни разу по палубе не шлепнула босая нога. Видно,
корабль был околдован. Наверное, поднимающаяся Луна изрекла свою
серебряную мысль - "покой".
Моряки, окаменевшие на своих местах от заклинания, не обернулись,
когда капитан и его жена отошли от релинга, потому что настоящее
превратилось в вечность.
Тогда, как бы прочитав будущее в зеркале, пленившем корабль, она
жарко воскликнула:
- Никогда не было более красивой ночи, не было двух более счастливых
душ на лучшем, чем этот, корабле. О, мы можем оставаться тут тысячу лет,
настолько это прекрасно. Это наш собственный мир, в котором мы сами
создаем правила и живем, повинуясь им. Обещай, что никогда не позволишь
себе умереть.
- Никогда, - ответил он. - Но почему ты говоришь это?
- И меня заставь поверить в это.
Тогда он вспомнил и рассказал ей легенду, в которой говорилось об
одной умной и красивой женщине, которую стали ревновать боги...

Рэй Брэдбери (Ray Bradbury)   
«Рассказы (Часть 5)»