Бодался теленок с дубом

.. - какое-то заявление А.И., что он удивляется
западному шуму...".
Благоразумный мальчик (в 35 лет)! он качался со мной на
заднем сидении, вёз капитуляцию - и не показал. Очень
благоразумно, да, для этого маленького квадрата, но их -
шестьдесят четыре, и надо видеть, что противник смят!
Однако я не успел даже ответить Лакшину - отдать
справедливость Трифонычу, он тут же нахохлился, забурчал:
- А что он может писать? О чём, если всё замяли? письмо-
то съезду было, его же не изменишь!
И - стих Лакшин, ни довода больше: мнение А. Т. важней
для него, чем мнение ЦК. Стих, хотя внутренне не согласился.
Ну, и я не настаивал больше. Говорили о разном. Пили
чифирно-густой чай. А. Т. ещё вставал, похаживал, садился -
и всё больше благообразел, отходил от слабости. Тут Лакшин
выложил на стол пачку новых книжечек Твардовского, а я по
оплошности протянул А. Т. ручку:
- С вас библиотечный сбор.
Он даже не брал её, не пытался, руки-то тряслись!
Извинительно:
- Я сейчас не сумею надписать... Я - потом...
Чтоб А. Т. не потерял интереса печатать "РК", я не
собирался прежде времени рассказывать ему об "Августе
Четырнадцатого". Но так показалось тягостно его состояние,
что решил подбодрить: вот, Самсоновскую катастрофу пишу, к
будущему лету может быть удастся кончить.
А. Т., уже возвращаясь и к иронии:
- Никакой катастрофы не было и не могло быть. Теперь
установлено, что дореволюционная Россия совсем не была
отсталой. Я читал одну экономическую статью недавно, так и
положение крепостных перед 1861 годом рисуется весьма
благоприятно: чуть ли не помещики их кормили, старость и
инвалидность их были обеспечены...
(Самое смешное, что новая казённая версия гораздо верней
предшествующих "революционных"!..)
Мы пробыли меньше часа, ждала машина (известинские
шофера всегда капризничали и торопили новомирских
редакторов), стали собираться. А. Т. надумал идти гулять,
надел какой-то полубушлат очень простой, фуражку, взял в
руки палку для опоры, правда не толстую, и под тихим
снегопадом проводил нас за калитку - очень похожий на
мужика, ну, может быть мал-мало грамотного. Он снял фуражку,
и снег падал на его маловолосую светлую крупную, тоже
мужицкую, голову. Но лицо было бледным, болезненным.
Защемило. Я первый поцеловал его на прощанье - этот обряд
был надолго у нас перебит ссорами и взрывами. Машина пошла,
а он так и стоял под снегом, мужик с палкой.
В редакции я сам смягчил разговор Костоглотова-Зои о
ленинградской блокаде, чтоб не оставить у них серьёзных
отговорок.
И уехал.

Страницы: (394) :  <<  ... 132133134135136137138139140141142143144145146147 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... И потому пусть не садится за это
пиршество тот, у кого органы к тому не приспособлены, ибо нет у него ни
зубов, ни языка, ни неба, а также и ни один из приспешников порока, ибо
желудок его полон ядовитых соков, вредных настолько, что никаких яств он
никогда не мог бы принять. Но пусть придет сюда всякий, кого семейные и
гражданские заботы не лишили человеческого голода, и сядет за одну трапезу
вместе с другими, подобными ему неудачниками; и пусть у ног их расположатся
все те, кто по нерадивости сделались недостойными более высоких мест; и
пусть и те и другие примут мое угощение вместе с тем хлебом, который
позволит им и отведать его и переварить. Угощение же на этом пиру будет
распределено на четырнадцать канцон7, посвященных как любви, так и
добродетели, которые без предлагаемого ныне хлеба остались бы темны и
непонятны, и многим их красота могла бы понравиться больше, чем содержащееся
в них добро. Однако хлеб этот, то есть истолкование, будет тем светом,
который обнаружит каждый оттенок их смысла.
Если в настоящем сочинении, которое называется "Пиром" -- и пусть оно
так называется,-- изложение окажется более зрелым, чем в "Новой Жизни", я
этим ни в коей мере не собирался умалить первоначальное мое творение, но
лишь как можно больше помочь ему, видя, насколько разумно то, что "Новой
Жизни" подобает быть пламенной и исполненной страстей, а "Пиру" -- умеренным
и мужественным. В самом деле, одно надлежит говорить и делать в одном
возрасте, а другое -- в другом. Поведение уместное и похвальное в одном
возрасте бывает постыдным и предосудительным в другом8, что и будет
обосновано ниже, в четвертом трактате этой книги9. В прежнем моем
произведении я повествовал, будучи на рубеже молодости, а в этом -- уже
миновав его. И так как истинное мое намерение отличалось от кажущегося при
поверхностном ознакомлении с упомянутыми канцонами, я ныне собираюсь
раскрыть их аллегорический смысл после уже поведанного буквального смысла...

Данте Алигьери (Dante Alighieri)   
«Трактаты: Пир»