Бодался теленок с дубом

Итак, нисколько не решено ещё было, но
поворот от сентября столь крут, что на сиденьи известинской
"волги", везшей нас на улицу Воровского, Твардовский опять,
как полгода назад, размечтался не только о журнальном
печатании, но чтоб непременно сейчас же шла глава в
"Литературку" для закрепления позиций, и опять перебирал,
какую главу дать, какой "филейный кусочек". В благодушной
уступке уже назвал-было предпоследнюю (Костоглотов по городу
и зоопарку), но взял назад:
- Нет, права первой ночи я Чаковскому не отдам.
Были мы на пороге нового цензурного чуда? Тем и дивен
бюрократический мир, что на краткое время внутри себя он
может отменить все физические законы - и тяжёлые предметы
вознесутся вверх, и электроны устремятся на катод. Но я в
этот раз не ждал чуда и, помнится, не очень его хотел: ведь
опять начнут выжимать строки и абзацы, гадость мелкая, а в
Самиздате так беспрепятственно, так неискалеченно расходился
"Корпус"! Мне уже больше нравился открываемый независимый
путь. Однако я не препятствовал короткому счастью A. T., не
возражал.
Коренастый широчелюстный хамелеон Воронков снова был
внимателен и любезен, хотя не так рассыпчато, как после
моего письма съезду, но и не тот же вышибала, который
подсовывал мне листовку "Посева"! Вчетвером сели мы как в
карты играют: мы с Твардовским друг против друга, Сартаков
против Воронкова, только мы трое за маленьким столиком, а
Воронков отнесён от нас тушею письменного стола, и сам туша
сидел в тяжёлом кресле, однако и довольно подвижно. Я -
только самое необходимое кидал, я сил нисколько не напрягал,
не ощущая реальности всей игры, ехидно-аккуратный Сартаков
тоже подбрасывал нечасто, а поединок, далеко не выражаемый в
произносимых словах, происходил между Воронковым и атакующим
Твардовским. Воронков хотел провести беседу, не сказав и не
обещав ничего, а всё ж отметиться в дружелюбии. Твардовский,
за 35 лет толканья в советско-литературном мире все эти ходы
хорошо понимавший, хотел Воронкова прижать и хотя бы устного
согласия от него добиться на печатание "Корпуса".
- Это - дело журнала, - удивлялся Воронков. - Как
хотите, так и делайте.
- Но вы, по крайней мере, не возражаете?
- Да при чём же тут союз писателей? - всё более
изумлялся Воронков.
(Разве у нас кто-нибудь давит на издательства?)
- Не-ет, я не привык ездить в трамвае без билета! -
фразою не из своего быта, но в СП отработанной, парировал
Твардовский.
А если Воронков маневрировал наступательно, что надо же
отрекаться (мне - от Запада и письма), нельзя же обмолчать
всю историю, - я просто отмахивался, уж языком молоть
надоело, а Твардовский уверенно:
- Можно! Смолчим - и всё будет в порядке.
- Да как же можно умолчать?? - поражался любитель
гласности Воронков.

Страницы: (394) :  <<  ... 134135136137138139140141142143144145146147148149 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

...
Если оставить в стороне гений Данте и Вергилия, мы вполне сможем
сравнить себя с ними, ибо ворота, что ведут в усыпальницу аббатства
Сен-Дени и вот-вот распахнутся перед нами, во многом подобны вратам ада: и
над ними могла бы стоять та же самая надпись. Так что, будь в руках у нас
факел Данте, а проводником нашим Вергилий, нам недолго пришлось бы бродить
среди гробниц трех царствующих родов, погребенных в склепах старинного
аббатства, чтобы найти могилу убийцы, чье преступление было бы столь же
отвратительно, сколь преступление архиепископа Руджиери, или могилу жертвы,
чья судьба так же плачевна, как судьба узника Пизанской башни.
Есть на этом обширном кладбище, в нише слева, скромная гробница, возле
которой я всегда в задумчивости склоняю голову. На ее черном мраморе рядом
друг с другом высечены два изваяния - мужчины и женщины. Вот уже четыре
столетия они покоятся здесь, молитвенно сложив руки: мужчина вопрошает
всевышнего, чем он его разгневал, а женщина молит прощения за свою измену.
Изваяния эти - статуи безумца и его неверной супруги; целых два десятилетия
умопомешательство одного и любовные страсти другой служили во Франции
причиной кровавых раздоров, и не случайно на соединившем их смертном ложе
вслед за словами: "Здесь покоятся король Карл VI, Благословенный, и
королева Изабелла Баварская, его супруга" - та же рука начертала:
"Помолитесь за них".
Здесь, в Сен-Дени, мы и начнем листать темную летопись этого
удивительного царствования, которое, по словам поэта, "прошло под знаком
двух загадочных призраков - старика и пастушки" - и оставило в наследство
потомкам лишь карточную игру, этот насмешливый и горький символ вечной
шаткости империй и удела человеческого.
В этой книге читатель найдет немного светлых, радостных страниц, зато
слишком многие будут нести на себе красные следы крови и черные - смерти.
Ибо богу угодно было, чтобы все на свете окрашивалось в эти цвета, так что
он даже превратил их в самый символ человеческой жизни, сделав ее девизом
слова: "Невинность, страсти и смерть"...

Дюма Александр (Alexandre Dumas)   
«Изабелла Баварская»