Бодался теленок с дубом

На разных закрытых
семинарах в полный голос объявляли: "Пусть Солженицын
убирается за границу!". Первоосведомлённый Луи шнырял на
посольских приёмах, предлагал западным деятелям: "Не
пригласите ли Солженицына лекции, что ли, у вас почитать?" -
"Да разве пустят?" - удивлялись - "Пу-устят!"
Но публично не высказывалось более ничего. Осенний
кризис мой как будто миновал, затягивался. С дачи
Ростроповича, где я жил безо всяких прав, непрописанный, да
ещё в правительственной зоне, откуда выселить любого можно
одним мизинцем - не выселяли, не проверяли, не приходили. И
постепенно создалось у меня внешнее и внутреннее равновесие,
гнал я свой "Август", и в тот год, 70-й, сидел бы тише
тихого, писка бы не произнёс. Если бы не несчастный случай с
Жоресом Медведевым в начале лета. Именно в эти месяцы, конца
первой редакции и начала второй, определялся успех или
неуспех всей формы моего "Р-17", а так потребна была удача!
так нужен был систематический объёмный рассказ именно о
революции: ведь замотают её скоро свои и чужие, что не
доищешься правды. И благоразумные доводы о жребии писателя
приводили мне отговаривающие друзья.
Но - разумом здесь не взвесить: вдруг запечёт под
ногами, оказывается - сковорода, а не земля, - как не
запляшешь? Стыдно быть историческим романистом, когда душат
людей на твоих глазах. Хорош бы я был автор "Архипелага",
если б о продолжении его сегодняшнем - молчал дипломатично.
Посадка Ж. Медведева в психушку для нашей интеллигенции была
даже опаснее и принципиальнее чешских событий - это была
удавка на самом нашем горле. И я решил - писать. Я первые
редакции очень грозно начинал:

ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ

(то есть, им всем, палачам. В начале меня особенно
заносит, потом умеряюсь). За лагерное время хорошо я узнал и
понял врагов человечества: кулак они уважают, больше ничего,
чем сильней кулаком их улупишь - тем и безопасней. (Западные
люди никак этого не поймут, они всё уступками надеются
смягчить.) Едва продирал я глаза по утрам - тянуло меня не к
роману, а Предупреждение ещё раз переписать, это было
сильней меня, так во мне и ходило. Редакции с пятой стало
помягче:

ВОТ КАК МЫ ЖИВЁМ [13]

В ноябре 69-го упрекали меня, что быстротою своего
выскока с ответом СП я помешал братьям-писателям и
общественности за меня заступиться, отпугнул резкостью.
Теперь, чтоб своей резкостью не потопить Медведева, я
взнуздал себя,держал, дал академикам высказаться - и только
в Духов день, в середине июня, выпустил своё письмо. По делу
Жореса оно оказалось может уже и лишним - струхнули власти и
без того. Но зато - о психушках крупно сказал, кого-то же
всё-таки напугал, если не Лунца, у кого-то сердце сожмётся
впредь.

Страницы: (394) :  <<  ... 203204205206207208209210211212213214215216217218 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Сохрани меня, Боже,
проповедовать застой! Застой - смерть. Я иду, как те люди, о которых
говорит Данте, что ноги их идут вперед, но головы поворачиваются к пяткам.
Я особенно ищу, и я особенно жалею, что приходится искать в прошлом
это общество, оно исчезает, оно испаряется, исчезает, как одно из тех
привидений, о которых я собираюсь рассказывать.
Я ищу общество, которое создает изящество, галантность, оно создавало
жизнь, которой стоило жить (извиняюсь за это выражение, я не член Академии
и могу себе это позволить); умерло ли это общество, или мы его убили?
Вот, помню, еще ребенком, я был с отцом у мадам де Монтессон. То была
важная дама, дама прошлого столетия. Она вышла замуж шестьдесят лет тому
назад за герцога Орлеанского, деда короля Луи Филиппа. Тогда ей было
восемьдесят лет. Она жила в богатом отеле на Шоссе д'Антен. Наполеон
выдавал ей пенсию в сто тысяч экю.
Знаете, почему давалась ей пенсия, занесенная в красную книгу
преемником Людовика XVI? Нет! Прекрасно. Мадам де Монтессон получала пенсию
в сто тысяч экю за то, что она сохранила в своем салоне традиции хорошего
общества времен Людовика XIV и XV. Ровно половину этой суммы платит теперь
Палата ее племяннику за то, чтобы он заставил Францию забыть то, что дядя
его желал, чтобы она помнила.
Вы не поверите, мой милый друг, но вот это слово, которое я по
неосторожности произнес: "Палата", меня опять возвращает к мемуарам маркиза
д'Аржансона.
Почему?
Вы увидите.
- Жалуются, - говорил он, - что в наше время не умеют вести разговор
во Франции. Я знаю причину. У наших современников исчезает способность
слушать. Слушают слегка или совсем не слушают. Я сделал такое наблюдение в
лучшем обществе, в котором мне приходилось бывать.
Ну, мой милый друг, какое же лучшее общество можно посещать в наше
время? Несомненно то, которое восемь миллионов избирателей сочли
достаточным представлять их интересы, мнения, дух Франции...

Дюма Александр (Alexandre Dumas)   
«Тысяча и один призрак»