Бодался теленок с дубом

Ещё в генеральской прессе, более верной идеям
партии, чем сама партия, разъяснили армейским политрукам,
что: "нобелевская премия есть каинова печать за
предательство своего народа*". Ещё на инструктажах, как по
дёргу верёвочки: "Он между прочим не Солженицын, а
Солженицер..." Ещё в "Литгазете" какой-то беглый
американский эстрадный певец учил меня русскому
патриотизму...

[* "Коммунист Вооружённых Сил" - 1971, № 2]

Как и всё у них, закисла и травля против меня, и письмо
у Суслова - в той же их немощной невсходной опаре. Движение
- никуда. Цепенение.
Не сбылась моя затея найти какой-то мирный выход. Но и
нобелевский кризис, угрожавший вывернуть меня с корнем,
перенести за море или похоронить под пластами, после слабых
этих конвульсий - утих.
И всё осталось на местах, как ничего не произошло.
В который раз я подходил к пропасти, а оказывалась -
ложбинка. Главный же перевал или главная пропасть - всё
впереди, впереди.

Хотя и следующий, 71-й, год я совсем не бездеятельно
провёл, но сам ощутил его как проход полосы затмения,
затмения решимости и действия. Во многом я чувствовал так
потому, что проступила, надавила, ударила та сторона жизни,
которая, на струне моего безостановного движения всегда
была мною пренебрежена, упущена, не рассмотрена, не понята
и теперь отбирала сил больше, чем у всякого другого бы на
моём месте, едва ли не больше, чем ухабы главного моего
пути. Пять последних лет я сносил глубокий пропастный
семейный разлад и всё откладывал какое-нибудь его решение -
всякий раз в нехватке времени для окончания работы, или
части работы, всякий раз уступая, смягчая, ублаготворяя,
чтобы выиграть вот ещё три месяца, месяц, две недели
спокойной работы и не отрываться от главного дела. По закону
сгущения кризисов отложенное хлопнуло как раз на
преднобелевские месяцы - и дальше растянулось на год, на два
и больше. (Государство не упустило вкогтиться в затянувшийся
развод как в добычу, и сложилась такая уязвимость: что ни
случись со мной, сестра моей работы и мать моих детей не
может ни ехать со мною, ни придти в тюрьму на свидание, ни
защищать меня и мои книги, это всё попадало к врагам.)
А ещё потому, должно быть, что не бывает пружин вечного
давления, и всякий напор когда то осуждён на усталость.
Так ждал этого великого события - получить Нобелевскую
премию, как высоту для атаки, - а как будто ничего не
совершил, не пшиком ли всё и кончилось? - даже лекции не
послал.
Моя нобелевская лекция заранее рисовалась мне
колокольной, очистительной, в ней и был главный смысл, зачем
премию получать. Но сел за неё, даже написал - получалось
нечто, трудно осиливаемое.

Страницы: (394) :  <<  ... 212213214215216217218219220221222223224225226227 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

...
КУЗАКОВ (забеспокоился). Слушай, а может, он клинья подбивает, а?
ГАЛИНА. Ну что ты. Ему уже лет под пятьдесят. Да и глупости все это. Ты
ведь знаешь.
КУЗАКОВ. Ну смотри. Делай, как тебе лучше. (Взглянул на часы.) Ну
вот... пора. (Поднялся.)
ГАЛИНА. Ты возьми один ключ. Возьми с собой.
КУЗАКОВ. Зачем мне ключ?
ГАЛИНА. Я буду ждать тебя каждый день.

Они обнялись.

КУЗАКОВ. Чудная. Раньше мая не вернусь - все равно... Ну ладно,
ладно... Много ждала, немного подождешь. Пару лет отпахал, а теперь
как-нибудь... Отмахнемся.
ГАЛИНА. Подожди... Если на этот раз у нас будет ребенок... Слышишь?..
КУЗАКОВ. Сын. На меньшее я не согласен... А что - уже...
ГАЛИНА. Нет... Не знаю...
КУЗАКОВ. Если что - отбей мне телеграмму.
ГАЛИНА. Телеграмму? С ума сошел. Как же ее отобьешь, телеграмму?
КУЗАКОВ. А просто: "Все в порядке. Жена".
ГАЛИНА. Да ну тебя...
КУЗАКОВ. Говорю тебе, телеграмму. И никаких!.. Ну, прощай...

Свет медленно гаснет, музыка затихает, поворачивается круг, и свет
медленно зажигается.
Кузаков сидит в кресле с портретом жены в руках. Затем он направляется
в другую комнату и зажигает там свет. Перед нами небольшая комнатка,
предназначенная, по-видимому, для спальни. Но она сейчас заставлена старой
мебелью. Здесь и никелированная кровать, и комод, и слоны на комоде, и
громоздкие настольные часы.
Кузаков, остановившись в дверях, попеременно рассматривает обе комнаты,
после чего входит в спальню, падает на кровать и лежит некоторое время,
глядя в потолок. Но вот он что-то услышал, вскочил, выбежал в сени и через
мгновение вернулся вместе с Валерией, стюардессой лет двадцати шести.

ВАЛЕРИЯ (сунула ему в руки плащ). Держите. (Молча уселась в кресло,
достала сигареты, закурила.)
КУЗАКОВ. Вы к Галке, верно?.. Когда она придет, вы не знаете?
ВАЛЕРИЯ. Я думала, она дома.
КУЗАКОВ. Когда у нее кончается работа?
ВАЛЕРИЯ. Когда как. Не знаю...

Вампилов Александр Валентинович   
«Кладбище слонов»