Бодался теленок с дубом

Теперь ему хоть перед смертью бы её прочесть.
В феврале 71-го, как раз через год после разгрома
"Нового мира", его выписали из кремлёвской больницы,
искалеченного неправильным лечением, с лучевой болезнью. И
мы с Ростроповичем поехали к нему.
Мы ожидали застать его в постели, а он - стараясь для
нас? - сидел в кресле, в больничной курточке фиолетово-
зелёно-полосчатой и в лечебных кальсонах, обернут ещё
пледом. Я наклонился поцеловать его, но он для того хотел
обязательно встать, поднимали его с двух сторон дочь и зять,
правая сторона у него бездействует и сильно опухла правая
кисть.
- По-ста-рел, - тяжело, но чётко выговорил он. Неполная
по движениям губ улыбка выражала сожаление, даже сокрушение.
По краткости фразы (а оказалась она едва ли не самой
длинной и содержательной за всю беседу!..), по недостатку
тона и мимики я так и не понял: извинялся ли он за
постарение своё? или поражался моему?
Опять его опустили, и мы сели против него. Всё в том же
памятном холле, в сажени от камина, и даже на том самом
месте, где впервые, в живых движениях и словах, он поразил
меня своей склонностью к Самиздату и к Би-Би-Си. Теперь,
лицом к целостенному окну, он сидел почти без движений,
почти без речи, и голубые глаза, ещё вполне осмысленные, а
уже и рассредоточенные, как будто теряющие собранную
центральность, - то ли понимание выражали, то ли пропуски
его, а всё время жили наполненней, чем речь.
Быстро определилось, что связных фраз он уже не говорит
вообще. В напряжении начинает - вот, скажет сейчас - нет,
выходит изо рта набор междометий, служебных слов - без
главных содержательных:
- А как же... как раз... это самое... вот...?
Но действующей левой рукой - курил, курил неисправимо.
Жена А. Т. принесла 5-й, последний том его собрания
сочинений. Я высказал, что помню: тот самый том, который
задерживало упорство A. T. не уступить абзацев обо мне. (Но
не спросил, как теперь, наверно уступлены.) A. T. - кивает,
понимает, подтверждает. Потом я вытащил переплетённый в два
тома машинописный "Август" и, невольно снижая темп речи,
упрощая слова, показывал и растолковывал Трифонычу как
мальчику - что это часть большого целого, и какая, зачем
приложена карта. Всё с тем же вниманием, интересом, даже
большим, но отчасти и рассредоточенным, он кивал. Выговорил:
- Сколько...?
Второе слово не подыскалось, но очень ясен редакторский
вопрос - сколько авторских листов? (Во скольких номерах
"Нового мира" это бы пошло?..)
Читал я расстановочно и своё письмо Суслову, объяснял
свои ходы и препятствия в "Нобелиане", и с Яррингом, и с
премиальными деньгами - всё это с большим вниманием и
участием вбирал он, и движеньями головы и заторможенной
мимикой выказывал своё вовсе не заторможенное отношение.

Страницы: (394) :  <<  ... 216217218219220221222223224225226227228229230231 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Если
отбросить гнусавость, его речь весьма напоминает диалект
фешенебельного лондонского общества с его тенденцией
(иногда довольно приятной) заменять дифтонги чистыми
гласными, а последние превращать в нечто совершенно
отличное от традиционного произношения. Он произносит
"ау", как долгое "а", "ом" - как краткое "а" и
употребляет вместо долгого "о" обычное "оу", вместо
долгого "а" краткое "и", вместо краткого "а" краткое
"э", вместо краткого открытого "э" просто краткое "э", с
одним исключением: когда за гласной следует "р", он
обозначает присутствие этой гласной не тем, что
произносит ее,- этого он никогда не делает, - а тем, что
растягивает и смягчает гласную, порой даже так сильно,
что она звучит у него совершенно правильно.
Провинциальное "эл" превращается в его краткой передаче
в "эй". Все эти столичные ухищрения, повергающие в
ужас любого англичанина, кроме кокни, невозможно
передать без помощи фонетической транскрипции, разве что
вышеупомянутым крайне несовершенным способом. На
человеке мундир береговой охраны, явно с чужого плеча и
весьма потрепанный. Держится он этаким театральным
морским волком, и это удается ему настолько успешно, что
его можно принять за разносчика рыбы самого низкого
пошиба, которому посчастливилось найти работу на
Биллингсгейте в разгар сезона. Вся повадка его
свидетельствует о серьезном намерении втереться в
доверие к миссионеру - вероятно, с какой-нибудь
корыстной целью.

Человек. День добрый, мистер Рэнкин.

Миссионер быстро приподнимается и поворачивается, по
долгу своему сразу примирившись с тем, что ему не дадут
спокойно работать...

Шоу, Джордж Бернард (Shaw, George Bernard)   
«Обращение капитана Брасбаунда»