Бодался теленок с дубом

А те - перещёлкали. И держали
в тайне 4 года! Но поскольку меня изгнали из Союза - теперь
отчего ж не пустить в Самиздат? (Не скоро узнаю: из
Самиздата выловило ГБ. Тотчас же наш излюбленный "Штерн"
предложил рукопись в "Ди Цайт", горячо уверяя, что действует
но моему поручению и что моё настойчивое желание видеть
поэму как можно скорее напечатанной на Западе. Так
состраивали на меня криминал. Но почему таким сложным путём?
В "Цайт" мы погасили с другого конца. И почему-то больше не
вспыхивало.) Как мог - погасил по Москве. Движение рукописи
прекратилось.
Вот из таких спокойных недель составляются спокойные
наши годы, мирные, без заметных событий, когда главные силы
неподвижны и "ничего не происходит".
И сколько же лет так можно тянуть? До сегодня - 27 лет,
от первых стихов на шарашке, первых пряток и сжогов.

А над этой скрытой мелкой войною высоким слоем
облаков плывёт история, плывут события всем видные - и
своим чередом зовут к действию, исторгают выклик.
Сколько-то удержано, сколько-то не удержать. В декабре
71-го мы хоронили Трифоныча. Перегорожены были издали
прилегающие улицы, не скупясь на милиционеров, а у
кладбища - и войска (похороны поэта!), отвратительно
командовали через мегафон автомобилям и автобусам, какому
ехать. Кордон стоял и в вестибюле ЦДЛ, но меня задержать
не посмели всё-таки (жалели потом). От неуместного алого
шёлка, на котором лежала голова покойного (в первые же часы
после смерти вернулось к нему детское доброе примирённое
выражение, его лучшее) и чем затянут был гроб весь, от лютых
и механических физиономий литературного секретариата, от
фальшивых речей - всё, чем мог я его защитить, было два
крестных знамения - после двух митингов - одно в ЦДЛ, другое
на кладбище. Но думаю, для нечистой силы и того довольно.
Допущенный ко гробу лишь по воле вдовы (а она во вред себе
так поступила, зная, что выражает волю умершего), я, чтобы
не подводить семью, не решился в тот же вечер дать в
Самиздат напутственное слово - и придержал его до девятого
дня, оттого - каждый день читал его, читал, повторял - и
вжился в это прощальное настроение, когда события жизней
мерятся совсем другими отрезками и высотами, чем мы делаем
повседневно. [19]
Высказал. Так естественно - смолкнуть теперь, само горло
не говорит. Но всего через неделю, в сочельник ночью слушаю
по западному радио рождественскую службу, послание патриарха
Пимена - и загорается: писать ему письмо! Невозможно не
писать! И - новые заботы, новое бремя, новая сгущённость
дел.
(С того письма, нет, уже с "Августа" начинается процесс
раскола моих читателей, потери сторонников, и со мной
остаётся меньше, чем уходит. На "ура" принимали меня пока я
был, по видимости, только против сталинских злоупотреблений,
тут и всё общество было со мной.

Страницы: (394) :  <<  ... 223224225226227228229230231232233234235236237238 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Монмартр
тускл, приземлен, беспризорен, откровенно
порочен, продажен, вульгарен. Он скорее
отталкивающ, нежели привлекателен, но, как и сам
порок, заразительно отталкивающ. Он -- прибежище
населенных почти без исключения проститутками,
сутенерами, ворами и шулерами маленьких баров,
которые, даже если вы прекрасно осведомлены о их
существовании, в назначенный срок втянут вас
внутрь хищными щупальцами, чтобы сделать вас
своей очередной жертвой. На узких улочках,
протянувшихся вдоль бульвара, гнездятся отели,
самый вид которых столь зловещ, что вызывает у
вас дрожь; и тем не менее рано или поздно
наверняка придет день, когда вы проведете в одном
из них .ночь, а может и неделю, а может и месяц.
Может статься, вы так привяжетесь к этим местам,
что, однажды проснувшись, обнаружите, что вся
ваша жизнь неприметно потекла в другую сторону и
то, что казалось вам грязным, постыдным, убогим,
вдруг предстанет нежным, дорогим,
зачаровывающим. Этим тайным очарованием
Монмартр в огромной мере обязан, как я
подозреваю, процветающей на его тротуарах
неприкрытой торговле сексом. Секс (в особенности,
когда он поставлен на ком-




314




мерческие рельсы) отнюдь не
романтичен; однако он испускает острый и
ностальгический аромат, в конечном счете
несравненно более волнующий и соблазнительный,
нежели сияющая всеми рекламными огнями Веселая
Белая Дорога. Ведь было бы нелепостью отрицать то
самоочевидное обстоятельство, что сексуальная
жизнь наиболее интенсивна при неярком,
рассеянном освещении; ее естественная среда --
полумрак, а не слепящее свечение неоновых трубок.



На углу Плас Клиши нашло себе место
"Кафе Веплер", на долгое время оно-то и
сделалось излюбленным пунктом моего обитания. За
его столиками, в зале и на террасе, я просиживал
часами в любую пору суток и в любую погоду. Я знал
его наизусть, как книгу. Лица его официантов,
метрдотелей, кассиров, шлюх, завсегдатаев, даже
туалетных работников навсегда отложились в моей
памяти, как иллюстрации в книге, которую
перечитываешь каждый день...

Миллер Валентин Генри   
«Тихие дни в Клиши»