Бодался теленок с дубом

Дату нобелевской церемонии - 9
апреля, на первый день православной Пасхи, Гиров объявил,
подавая заявление на визу, кажется, 24 марта. 17-го я послал
своё письмо Патриарху, рассчитывая, что оно опубликуется
лишь в конце марта. Через несколько дней после него дам
интервью, первое за 9 лет, форма, которой они от меня не
ждут, да большое. И прежде, чем они успеют его переварить -
проведу нобелевскую церемонию и прочту лекцию, в которой и
полагал самое опасное. После чего и можно смирно сидеть и
ждать всех кар.
А пошло так: письмо Патриарху, пущенное лишь в узко-
церковный Самиздат, с расчётом на медленное обращение среди
тех, кого это действительно трогает, вырвалось в западную
печать мгновенно. Как я потом узнал, оно вызвало у
госбезопасности захлёбную ярость - большую, чем многие мои
предыдущие и последующие шаги. (Немудрено: атеизм - сердце
всей коммунистической системы. Но, парадоксально: и среди
интеллигенции этот шаг вызвал осуждение и даже отвращение:
как я узок, слеп и ограничен, если занимаюсь такой
проблемой, как церковная; или с другой мотивировкой: причем
тут духовенство? оно бессильно - то естъ, как и
интеллигенция, самооправдание по аналогии, - пусть пишет
властям. Дойдёт дело и до властей. При многом осуждении я ни
разу не пожалел об этом шаге: если не духовным отцам первым
показать нам пример духовного освобождения ото лжи - то с
кого же спрос? Увы, наша церковная иерархия так и оставила
нас на самоосвобождение.) И (позднейшая реконструкция) где-
то в 20-х числах марта было принято давно откладываемое
правительственное решение: ошельмовать меня публично и
выслать из страны. Для этого расширилась и усилилась
газетная кампания против меня. По обычному своему недоумию
они выбрали невыгоднейшее для себя поле: клевать "Август",
не перехваченный пиратскими перепечатками, так теперь
объявленный моей самой лютой антипатриотической и даже
антисоветской книгой. Для того мобилизовали коммунистическую
западную прессу (ибо в СССР кто же мог "Август" прочесть?) и
перепечатывали оттуда всякую ничтожную писанину - большей
частью в "Литературке", но затем и в других центральных
газетах, иные статьи обвиняли меня прямыми формулировками из
уголовного кодекса, а послушная советская "общественность"
от писателей до сталеваров посылала гневные "отклики на
отзывы". На этот раз настолько твёрдо решенье было принято,
что придумывались и практические приёмы, к_а_к меня будут
этапировать: через полицейское задержание, то есть временный
арест (просочился к нам и этот замысел, сменивший прежний
план автомобильной аварии, "вариант Ива Фаржа"); настолько
твёрдо, что Чаковский на "планёрке" в своей редакции при 30
человеках открыто, многозначительно объявил: "Будем
высылать!".

Страницы: (394) :  <<  ... 226227228229230231232233234235236237238239240241 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

...
В Москве живет у писателя милая девушка Аксюша. Ей уже лет 35. Она
сирота и воспи-танница суровой тетки и какого-то белорусского "старца", у
которого была целая группа таких опекаемых им девушек-черничек. Писатель
вос-хищается ею: "Аксюша -- это человек, в не-счастьях крепнущий радостно
духом, независи-мый от внешнего мира". Из голодной деревни, из страшной
нужды выписала жена свою пле-мянницу обслуживать и "глядеть" за ним.
"Глядеть в прямом и переносном смысле",-- добродушно иронизирует Пришвин,
рассказы-вая о своем недавнем прошлом. В переносном же смысле глядеть
никогда за ним не приходи-лось. Если и бывала в прошлом измена, то лишь в
мечте: жизнь прошла, по существу, как у юно-ши. Таким и прожил писатель свою
долгую брачную жизнь -- "полу монахом", как он сам говорит о себе иронически
в дневниках.
Все было просто и удивительно цельно в жизни этого человека, такое не
часто встреча-ется у людей. В далекой юности он влюбился в
девушку-студентку: это было за границей, куда будущий писатель уехал для
завершения образования после тюремного заключения и ссылки за революционную
деятельность. Юно-ша не был еще готов к осуществлению деятель-ной любви:
влюбленность была лишь поводом для его поэтического полета -- это был
утончен-ный, трудно для самого различимый эгоизм. Юноша рос еще лично в
себя, он не был готов к переключению себя на другого: не дозрел до
совершенного внимания. Внимание как основ-ная духовная сила человека -- это
станет темой писателя в его зрелые годы.
Невеста с женской проницательностью все поняла и отказала. Юноша
"взвился" от этого отказа еще выше -- так вспоминает под конец жизни
писатель -- и неудовлетворенное чув-ство переключилось целиком на поэзию. Он
вернулся на родину. Начинающий ученый, он бросил науку и утонул с головой в
искусстве. Невеста осталась в Англии, увяла и засохла конторщицей банка.
На границе душевной болезни, страдая от одиночества, непрестанно думая
о потерянной невесте, Пришвин сходится с простой негра-мотной "первой
попавшейся и очень хорошей женщиной" и живет с ней всю долгую жизнь...

Пришвин Михаил Михайлович   
«Мы с тобой. Дневник любви»