Бодался теленок с дубом

В начале лета
исключили из Союза писателей Максимова, в июле он прислал
мне справедливо горькое письмо: где же "мировая писательская
солидарность", которую я так расхваливал в нобелевской
лекции, почему ж его, Максимова, не защищаю я?..

[* (астр.) - точка на небесной сфере, внизу, под ногами
наблюдателя, противоположная зениту.]

А я не защищал и его, как остальных, всё по тому же:
разрешив себе заниматься историей революции и на том
отпустив себе все прочие долги. И по сегодня не стыжусь
таких периодов смолкания: у художника нет другого выхода,
если он не хочет искипеться в протекающем и исчезающем
сегодня.
Но приходят дни - вот, ты чувствуешь их надирный провал,
когда все твои забытые долги стенами ущелья обступают тебя.
На II-й Узел мне не хватало совсем немного - месяца четыре,
до конца 73-го. Но их - не давали мне (Только срочно
продублировать на фотоплёнку роман, как он есть, чтоб это-то
не погибло в катастрофе). Тем более мерк и III Узел, так
манивший к себе, в революционное полыханье. Сламывались все
мои искусственные сроки, ничего не оставалось ясным, кроме:
надо выступать!
И очевидно, усвоенным приёмом каскада: нанести подряд
ударов пять-шесть. Начать с обороны, с самозащиты из своего
утонутого положения, постараться стать на твёрдую землю - и
наступать.
Когда пишешь с оборотом головы на прошлое, то непонятно:
чего уж так опасался? не преувеличено ли? И сколько раз так,
что за паника! - и всегда сходило благополучно.
Всегда сходило - и всегда могло не сойти (и когда-нибудь
- не сойдёт). А размах удара моего каждый раз - всё больше,
сотрясение обстановки больше, и опасность больше, и перед
нею справедливо готовишься к прекращению своего хоть и
утлого, а как-то налаженного бытия.
Кроме рукописей какая ещё у меня вещественная
драгоценность? - в 12 сотых гектара моё "именьице"
Рождество, где половину этого - последнего, как я думал,
лета - я так впивался в работу. Лишь половину, ибо теперь
делил его по времени со своей бывшей женой. Настаивала она
забрать его совсем, и, очевидно, перед намеченными ударами,
разумно было переписать участок на неё. В середине августа,
уезжая на бой, я обходил все места вокруг и каждую пядь
участка, прощался с Рождеством навсегда. Не скрою: плакал.
Вот этот кусочек земли на изгибе Истьи и знакомый лес и
долгая поляна по соседству есть для меня самое реальное
овеществление России. Нигде никогда мне так хорошо не
писалось и может быть уже не будет. Каким бы измученным,
раздёрганным, рассеянным, отвлечённым ни приезжал я сюда -
что-то вливается от травы, от воды, от берёз и от ив, от
дубовой скамьи, от стола над самой речушкой, - и через два
часа я уже снова могу писать.

Страницы: (394) :  <<  ... 235236237238239240241242243244245246247248249250 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Ишь ноги-то
расставил, - эмирский бухар какой!
Осенью возле постоялого двора, стоявшего одним боком к шоссе, другим к
станции и элеватору, стоном стонал скрип колес: обозы с хлебом сворачивали и
сверху и снизу. И поминутно визжал блок то на двери в кабак, где отпускала
Настасья Петровна, то на двери в лавку, - темную, грязную, крепко пахнущую
мылом, сельдями, махоркой, мятным пряником, керосином. И поминутно
раздавалось в кабаке:
- У-ух! И здорова же водка у тебя, Петровна! Аж в лоб стукнула, пропади
она пропадом.
- Сахаром в уста, любезный!
- Либо она у тебя с нюхальным табаком?
- Вот и вышел дураком! А в лавке было еще люднее:
- Ильич! Хунтик ветчинки не отвесишь?
- Ветчинкой я, брат, нонешний год, благодаря богу, так обеспечен, так
обеспечен!
- А почем?
- Дешевка!
- Хозяин! Деготь у вас хороший есть?
- Такого дегтю, любезный, у твоего деда на свадьбе не было!
- А почем?
Потеря надежды на детей и закрытие кабаков были крупными событиями в
жизни Тихона Ильича. Он явно постарел, когда уже не осталось сомнений, что
не быть ему отцом. Сперва он пошучивал:
- Нет-с, уж я своего добьюсь, - говорил он знакомым. - Без детей
человек - не человек. Так, обсевок какой-то...
Потом даже страх стал нападать на него: что же это, - одна приспала,
другая - все мертвых рожает! И время последней беременности Настасьи
Петровны было особенно тяжким временем...

Бунин Иван Алексеевич   
«Деревня»