Бодался теленок с дубом

Это - чудо, это - нигде так.
Последняя неделя, последние ночи перед наступлением были
совсем бессонные. Всё ревели самолёты над самыми крышами
Фирсановки, как возвращаются чёрные штурмовики, отбомбясь.
Опасались мы, что на дачном участке сказали вслух
неосторожную какую фразу, и рассыпанные микрофоны подхватили
её, и враг уже может догадаться, что я готовлю что-то. А
весь успех - во внезапности, перед началом атаки надо быть
особенно беззаботным, дремлющим, ни лишних мотаний, ни
лишних приездов и встреч, и разговоры, наверно
подслушиваемые, должны быть медленные, беззаботные.
Тревожило именно: не успеть выполнить весь замысел.
Такое ощущение, будто идёшь заполнять какой-то уже заданный,
ожидающий тебя в природе объём, как бы форму, для меня
приготовленную, а мною - только вот сейчас рассмотренную, и
мне, как веществу расплавленной жидкости, надо успеть,
нестерпимо не успеть, залить её, заполнить плотно, без
пустот, без раковин - прежде, чем схватится и остынет.
Сколько раз уж так: перед очередным шагом, прорывом,
атакой, каскадом - весь сосредотачиваешься только на этом
деле, только на этих малых последних сроках, - а остальная
жизнь и время после этих сроков совсем забываются, перестают
существовать, лишь бы вот этот срок выдержать, пережить, а
та-ам!..
Первый удар я намечал - письмо министру внутренних дел -
ударить их о крепостном праве [25]. (Не красное словцо,
действительно таково: крепостное. Но противопоставив право
миллионов на свободу в своей стране - праву сотен тысяч на
эмиграцию, я покоробил "общество".)
Я пометил письмо 21-м августа (пятилетие оккупации
Чехословакии), но из-за серьёзности его текста задержал
отправку до 23-го, чтобы беспрепятственно нанести второй
удар - дать интервью. Интервью - дурная форма для писателя,
ты теряешь перо, строение фраз, язык, попадаешь в руки
корреспондентов, чужих тому, что тебя волнует. Извермишелили
моё интервью полтора года назад - но опять я вынужден был
избрать эту невыгодную форму из-за необходимости защищаться
по разрозненным мелким поводам. (И его опять извермишелят в
"Монд", непорядочно, и даже спрячут во французском МИДе, и
придётся с многомесячным опозданием печатать полный текст в
русском эмигрантском журнале, чтобы восстановить объём и
смысл.)
Но в этом интервью я успевал стать на твёрдую землю -
сперва на колено - потом на обе ноги - и от униженной
обороны перейти к отчаянному нападению [26].
Сразу после интервью я вышел в солнечный день на улицу
Горького (так испорченную, что уже и не хочется называть её
Тверской), быстро шёл к Телеграфу сдать заказное письмо
министру и повторял про себя в шутку: "А ну-ка, взвесим,
сколько мы весим!". Два удара вместе, кажется, весили
немало.

Страницы: (394) :  <<  ... 236237238239240241242243244245246247248249250251 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Сиракузы,
Агридженто, Палермо прошли таким образом перед моим умственным взором,
наподобие еще неведомой мне, но великолепной панорамы, озаренной блеском
его воображения; наконец, перейдя от географических описаний к нравам
Сицилии, о которых я без устали его расспрашивал, Беллини сказал мне:
- Вот что, когда вы отправитесь будь то морем или сушей из Палермо в
Мессину, задержитесь в деревушке Баузе, на оконечности мыса Блан. Вы
увидите против постоялого двора улицу, которая идет вверх по склону холма и
упирается в небольшой замок в виде цитадели. К стене этого замка приделаны
две клетки - одна из них пуста, в другой лежит уже двадцать лет побелевший
от времени череп. Спросите у первого встречного историю человека, которому
принадлежала эта голова, и вы услышите один из тех рассказов, в которых
отображен целый народ - от крестьянина до вельможи, от горной деревушки до
крупного города.
- А не могли бы вы сами рассказать нам эту историю? - спросил я
Беллини. - Чувствуется по вашим словам, что она произвела на вас глубокое
впечатление.
- Охотно, - ответил он, - ибо Паскаль Бруно, ее герой, умер за год до
моего рождения, и я был вскормлен этим народным преданием. Уверен, что оно
все еще живо в Сицилии. Но я плохо говорю по-французски и, пожалуй, не
справлюсь со своей задачей.
- Пусть это не смущает вас, - возразил я, - мы все понимаем
по-итальянски. Говорите на языке Данте, он не хуже всякого другого.
- Будь по-вашему, - согласился Беллини, пожимая мне руку, - но с одним
условием.
- С каким?
- Обещайте, что после вашего возвращения, когда вы познакомитесь с
деревнями и городами Сицилии, когда приобщитесь к ее дикому народу, к ее
живописной природе, вы напишете либретто для моей будущей оперы "Паскаль
Бруно".
- С радостью! Договорились! - воскликнул я, в свою очередь пожимая ему
руку...

Дюма Александр (Alexandre Dumas)   
«Паскаль Бруно»