Бодался теленок с дубом

"Письмо" завязло, как крючок,
далеко закинутый в тину. Закинутый, но потянем же и его.)
Буря в газетах, удары по Сахарову больше, но сыпались и
по мне, объединяют два имени наших и на Востоке и на Западе,
и всё, что он говорил (а я б такое и не вымолвил: "Страна в
маске... Хитрый партнёр с тоталитарным режимом... Берут
экономическую помощь, с чем справиться не могут (сильно
отстают с компьютерами), а зато сохранившиеся силы
переключают на войну"), приписывают уже как бы и мне.
Достаются мне удары, плашмя, с его плеча, а по другому
понять - как гонка за лидером: главное сопротивление среды
преодолевать ему, а я подсохраниваю свои силушки. И того не
стыжусь: мой бой - впереди, мои-то силы - все, все ещё
пригодятся. (А впрочем, гудит западное радио десятикратно в
день: преследования, гонения Солженицына - а я этих гонений
и не замечаю пока, тьфу-тьфу-тьфу, нешто это гонения по
сравнению с лагерной жизнью? Того, что в наших газетах
гавкают - я того не читаю, для нервов зэка пустое дело. А
остальных гонений с меня и не сослабляли никогда. Я к ним
притерпелся.)
За 55 лет это был, я думаю, первый случай, что травимые
советской прессой смели отлаиваться. Действия и
решительность этой осени потому дались нашей кучке
"инакомыслящих" (выступили Турчин, Шафаревич), что были -
просто естественным распрямлением затёклой, изнывшей гнуться
спины. И ещё потому, что мы поднялись в самом надире, когда
уже дальше невозможно было молчать и сносить. Когда уже так
было плохо, что просто выстоять - не спасение было для нас,
нам нужно было достоять до победы.
В ту же разгарную неделю я отравил на публикацию "Мир и
насилие" Эта статья готовилась у меня как конкретное
разъяснение моей нобелевской лекции - против западных
иллюзий, искажающих пропорций. Она не была целью своей
связана с нобелевскими премиями мира, хотя толковала и их.
Но когда 31 августа, и самый разгар боёв, я услышал, что
нобелевский комитет мира отобрал 47 кандидатов, и среди них
Никсона и Тито (я ещё не знал о Ле Дык Тхо!) - я решил
обратить статью в форму помехи тем кандидатам и выдвинуть
Сахарова на эту премию, в соответствии со смыслом
изложенного. К 4-му сентября статья была у меня закончена,
5-го отправлена. А 6-го, за несколько дней до намеченной
публикации, я дал прочесть её Сахарову. Это и было наше
единственное свидание и согласование за весь встречный бой.
Победа прорисовывалась в те дни. И всё-таки нельзя было
думать, что уже так близка! - что через день дадут отбой
травли, ещё через четыре дня снимут глушение западных
передач!
Вступая в этот бой, ни он, ни я не могли рассчитывать на
западную поддержку большего размаха, чем она бывала все эти
годы: достаточно ощутительная, чтоб оградить нас от ареста и
уничтожения, но недостаточная, чтобы влиять на ход дел у нас
или за границей.

Страницы: (394) :  <<  ... 241242243244245246247248249250251252253254255256 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

.....
(Снова ходит.) Я проклинаю тот день и тот час, когда впервые сел писать
рассказы, мне ненавистны те люди, которые говорили мне, что у меня
получается, сколько раз я пытался бросить... (Останавливается.) Но легко
сказать "бросить писать!". (Распаляясь.) Можно избавиться от тысячи дурных
привычек и приобрести две тысячи хороших, можно стать вежливым, чутким,
бескорыстным, можно бросить курить, пить, можно бросить наконец жену, детей,
но - бросить писать?! Человек, раз напечатавший где-нибудь рассказ или
стихотворение, уже никогда не остановится писать. Это невозможно, так же,
как невозможно дураку перестать валять дурака!
(Усмехаясь.) Я аккуратно складываю все это в стол в тайной надежде, что
когда-нибудь эти бумаги схватит дрожащая рука исследователя.
Знаете, я болен. Пока я не сплю, меня беспрерывно сосет необъяснимое
беспокойство, словно в кармане у меня билет на какое-то прекрасное
единственное представление, а время уходит, уходит, и билет пропадает... По
ночам мне снятся запутанные сюжеты... и, знаете, я скажу вам больше: для
меня и жизнь моя - черновик. Да-да! Черновик, исчерканный, запутанный
черновик, в котором не разберется ни одна душа на свете.
(Несколко раз проходит туда и обратно. Грустно.) А обивать пороги
редакций, вы думаете, легко и весело? Придешь к иному редактору, принесешь
рассказ, а он эдак сквозь зубы: "Ну, что скажете?" Будто я пришел занимать
деньги или украсть пресс-папье с его стола. (Останавливается у двери с
табличкой "Редактор".)
Вот сейчас за этой дверью решается, будет ли напечатан мой новый
рассказишко или нет, Конечно, я надеюсь, но скорей всего его не возьмут. Мне
кажется, рассказ я писал вяло, с постыдным равнодушием к своим героям. Там
героиня у меня смеется, а когда я писал это место, я засыпал с ручкой в
руках. (Снова ходит.)
Говоря откровенно, вдохновения никакого вообще нет. Вдохновение
выдумали поэты, чтобы пустить пыль в глаза. Гонорар и тщеславие - вот
единственные двигатели творчества...

Вампилов Александр Валентинович   
«Исповедь начинающего»