Бодался теленок с дубом

И
суммируя к 22.9 четвёртую неделю нашего боя: "По всему
видно, советским властям не удалось запугать инакомыслящих".
"Крисчен Сайенс Монитор": "Дело Сахарова-Солженицына стало
крупным международным событием. Оно стало быстро влиять на
американскую политическую жизнь".
В ту неделю был и Григоренко переведён в больницу
обычного типа. В те же самые дни пошёл через огонь Евгений
Барабанов. 15.9 он пришёл ко мне (я уже знал, как его тягают
в ГБ и душат) и у меня сделал корреспонденту своё тоже
вполне историческое заявление: распрямлялся рядовой раб, до
сих пор никому не известный, подымался с ноля - и сразу в
мировую известность, распрямлялся на том, на чём мы согнуты
были полвека: что отправить рукопись заграницу не
преступление, а честь: рукопись этим спасалась от смерти.
И - чудо! Уже назначен был Барабанову в ГБ последний
допрос, чтобы с него не вернуться домой, обещаны 7 лет
заключения! - и вдруг отвалилась от него нечистая сила, как
руки отсохли: материал угрожающего следствия, вынесенный
пред очи мира оказался похвальным листом. Барабанов был
только изгнан с работы.
Вот именно этого распрямления, одного такого духовного
распрямления безо всякого действия достаточно было бы ото
всех наших рабов, чтобы мы в одно дыхание стали свободными.
Но - не смеем.
Западная реакция на Заявление Барабанова, как и многое в
тот месяц, превосходила наши ожидания. В Италии католическим
священникам было рекомендовано коснуться его поступка в
проповедях, во Франции его защищали академики.
После того как западный мир равнодушно промалчивал
уничтожение у нас целых народов и события миллионные, -
нынешний отзыв на такое малозначительное событие на Востоке,
как публичное поношение малой группки инакомыслящих, поражал
нас, мы ушам не верили, переходя от одной станции на другую,
ежеутренне и ежевечерне. Ещё не успели высохнуть моё
интервью и статья с горькими упрёками Западу за слабость и
бесчувственность, а уже и старели; Запад разволновался,
расколыхался невиданно, так что можно было поддаться
иллюзии, что возрождается свободный дух великого старого
континента. На самом деле сошлись какие-то временные
причины, которых нам отсюда не разглядеть (одна из них,
вероятно, - наболевшая настороженность к СССР из-за препон,
чинимых эмиграции). Эта вспышка, напоминавшая славные
времена Европы, уже невозможна была бы месяцем позже, когда
та же Европа трусливо и разрозненно склонилась перед
арабским нефтяным наказанием.
Но в сентябре - она прополыхала! И ослепила наших сов.
Тупо задуманный, занудно подготовленный якировский процесс
пролетел холостым прострелом, никого не поразив, никого не
напугав, только позором для ГБ. Они заняли позицию худшую,
чем без процесса бы.

Страницы: (394) :  <<  ... 245246247248249250251252253254255256257258259260 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Другими словами, где была одна, там была и другая.
Любящие сестры, ничего не скажешь, но их взаимная привязанность порой
становилась большой помехой. Самарез делил свое внимание между сестрами,
соблюдая строгое равновесие, и никто, кроме него самого, не знал, куда
склоняется его сердце, однако у нас это не вызывало сомнений. Он катался с
ними верхом, он танцевал с ними, но ни разу ему не удалось разлучить их
хоть ненадолго.
Женщины говорили, будто сестрицы неразлучны лишь потому, что не
доверяют друг другу и опасаются, как бы одна не опередила другую. Мужчинам
такая вещь и в голову не придет. Самарез упорно молчал и усердно ухаживал
за обеими сестрами, не забывая при этом о своей работе и о поло. В том, что
он нравится и той и другой, не было никакого сомнения.
Надвигалось лето, а Самарез все не делал решительного шага, и девушки
начали терять выдержку, стали нервны и раздражительны; женщины говорили,
что их тревогу можно было прочесть у них в глазах. Мужчины к таким вещам
слепы, если только в их натуре не преобладает женское начало, но кого тогда
они интересуют? Я полагаю, что щеки сестер Копли побледнели просто от
апрельского зноя. Им следовало пораньше уехать в горы. Никто из нас не
становится ангелом с наступлением летней жары. Младшая сестра казалась еще
более резкой, чтобы не сказать язвительной; очарование старшей сильно
потускнело, чувствовалось, что оно стоит ей труда.
Надо сказать, что пост, где все это происходило, хотя и не маленький,
стоял в стороне от железной дороги и довольно много терял из-за этого. В
нем не было ни общественных садов, ни оркестров, ни других увеселений, о
которых стоило бы говорить, а до Лахора, где устраивались танцы, был чуть
ли не день езды. Не избалованные развлечениями, мы благодарили судьбу и за
малое.
В начале мая, незадолго до отъезда дам в горы, когда стояла гнетущая
жара и в посту оставалось не больше двадцати человек, Самарез пригласил нас
на пикник при луне у старой гробницы возле высохшего русла реки, в шести
милях от поста...

Киплинг Редьярд (Kipling Rudyard)   
«Ложный рассвет»