Бодался теленок с дубом

И вдруг от Али внеурочный звонок: приносили
повестку из генеральной прокуратуры [35], явиться мне туда и
немедленно, к концу рабочего дня. (Это и невозможно было из
Переделкина, голову сломя, как не рассчитали, зачем написали
так?) Придравшись, что повестка не мотивирована, не указаны
причины вызова, в качестве кого вызываюсь, исходящего номера
нет (придраться непременно надо было, глазами ела эту
повестку), - жена отклонила вызов.
У Чуковских в столовой много лет телефон стоял на одном
и том же месте - на резном овальном столе, противоположно
окну, так что в пасмурный день, да к концу его - серо было.
И взявши трубку, и услышав о генеральной прокуратуре, я
сразу вспомнил, так и прокололо, как на этом самом месте в
такие же полусумерки из этой же трубки в сентябре 65-го, я
услышал от Л. Копелева: "Твоё дело передано в генеральную
прокуратуру". Дело моё тогда было - захваченный архив, с
"Пиром победителей" и "Кругом", и передача его в генеральную
прокуратуру означала судебный ход. (Почему они на него не
решились тогда - загадка. Имели бы успех.) Тогда-то - в
генеральной прокуратуре "Круг" мой просто заснул в сейфе. Но
какое-то пророчество было в том: чтобы через 8 лет та же
задремавшая змея на том же месте меня ужалила.
Что ж. Громоглашу я против них уже 7 лет, должны были и
они, наконец, подать команду.
По телефону с женой мы разговаривали всегда условно,
притворно, всё через Лубянку, так и сейчас - будто этот
вызов в прокуратуру не выше прыща (она и звонила не тотчас).
А поняли оба, что дело серьёзно. Серьёзно, однако сбивало,
что летом туда же вызывали Сахарова и всего-навсего для
увещательной беседы: прекратить непристойную деятельность.
Правда, и не сбив это вовсе, к нему и ко мне отношение
властей всегда было разное. Номенклатурно мысля: он - три
медали "Золотая звезда", уж от него ли государство не
попользовалось? зачеркнуть даже им не просто. А я, сколько
знают они меня - как спирт нашатырный под нос, другого от
меня не видели. Вызывать меня на увещание - никак не могли.
А тогда - на что? И почему - к концу рабочего дня,
последнего в неделе? Тут бы и вникнуть. Нет, аналогия
отвлекала. (Они на неё и рассчитывали, заманить?..) Ясно
было, что своими ногами я не пойду, но и будто - простор ещё
оставался, время.
Двух часов не прошло - вдруг топот мужской на крыльце и
сильнейший грозный стук по стёклам - именно так стучали, как
ЧКГБ - властно, последним стуком. А Лидия Корнеевна ничего
не знала - чтоб работы её не прерывать, я ей о прокуратуре
ещё и не сказал, и впопыхах объяснять уже некогда. Не готовы
мы оказались, впустили! В чужом доме и не мог я советовать -
не впускать.
Трое. С глупейшим поводом: для ремонта дачи (какого
делать не будут) уже приходили дважды (осматривать меня и
мою комнату) - так вот, два месяца назад "забыли книгу
сметы" в этом доме, теперь искать пришли.

Страницы: (394) :  <<  ... 272273274275276277278279280281282283284285286287 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

...
И снова забрезжил блуждающий свет.

Полночной порой камыши шелестят.
В них жабы гнездятся, в них змеи свистят.

В болоте дрожит умирающий лик,
То Месяц багровый печально поник.

И тиной запахло. И сырость ползет
Трясина заманит, сожмет, засосет.

«Кого? Для чего?» — камыши говорят.
«Зачем огоньки между нами горят?»

Но Месяц печальный безмолвно поник.
Не знает. Склоняет все ниже свой лик.

И, вздох повторяя погибшей души,
Тоскливо, бесшумно, шуршат камыши.


6. Подводные растенья

Сонет

На дне морском подводные растенья
Распространяют бледные листы,
И тянутся, растут как привиденья,
В безмолвии угрюмой темноты.

Их тяготит покой уединенья,
Их манит мир безвестной высоты,
Им хочется любви, лучей, волненья,
Им снятся ароматные цветы.

Но нет пути в страну борьбы и света,
Молчит кругом холодная вода.
Акулы проплывают иногда.

Ни проблеска, ни звука, ни привета,
И сверху посылает зыбь морей
Лишь трупы и обломки кораблей.


7. Пустыня

Я видел Норвежские фьорды с их жесткой бездушной
красой,
Я видел долину Арагвы, омытую свежей росой,
Исландии берег холодный, и Альп снеговые хребты,—
Люблю я Пустыню, Пустыню, царицу земной красоты.

Моря, и долины, и фьорды, и глыбы тоскующих гор
Лишь краткой окутают лаской, на миг убаюкают
взор,
А образ безмолвной Пустыни, царицы земной
красоты,
Войдя, не выходит из сердца, навек отравляет
мечты.

В молчаньи песков беспредельных я слышу неведомый
шум,
Как будто в дали неоглядной встает и крутится
самум,
Встает, и бежит, пропадает,— и снова молчанье
растет,
И снова мираж лучезарный обманно узоры плетет.

И манит куда..

Бальмонт Константин Дмитриевич   
«Книга стихов. В безбрежности»