Бодался теленок с дубом

Счастливое вечернее торможение, мысли
вялые, - вот сейчас бы и выиграть час-два-три. Снотворных
нет, и ночь будет бессонная, сейчас - самое спать. Но
нельзя: разрешается лежать поверх одеяла, не раздеваясь, не
укрываясь. Лежу, да только голова затекает. Как низко! (И
как это скрыть, что я стал уязвим на низкое изголовье?) А
ребята - ещё по одной папиросе, ещё, но каждый раз
проветривают. Чернявый вертится у меня за головой: "Ну, кто
мог сказать? Кто?? Вот что меня одно интересует." С любимой,
видно, женой, устраивали они жизнь покрасивше, как понимали
- что из мебели, а вот и машину купили - что в нормальной
стране рабочий может просто заработать, а у нас надо
исхитриться против закона. Какие-то монетки у него взяли при
обыске, теперь эти монетки надо было объяснять. "Слышь,
парень, ты вообще в камере вот это поменьше. Тут -
микрофоны, не беспокойся. Может и не было ничего, понимаешь?
Ты - про себя крути больше." Задумался. Ещё им из тюремного
опыта кой-что рассказал, дотянуть до сна. Вдруг - замок
гремит. Точно, как на Лубянке бывало - ближе к отбою на
допрос. Но теперь-то ночами не допрашивают? (Я и днём-то
разговаривать не буду.)
Однако подполковник, фамилии моей ни разу так и не
назвав, и не спросив, приглашает меня пройти. После отбоя
нипочём бы не пошёл. Но сейчас - ладно, может тулупчик
отдадут, - как хорошо в него укутаться - хоть на рельсах
сидючи, хоть в краснухе, хоть на лагерных нарах. А идти мне
оказывается - почти ничего, вот как камеру выбрали, не
успеваешь глазами прошастать по этим полотнищам, офицер
впереди, офицер позади, - а полковник, начальник Лефортова
поперёк дороги: пожалуйте вбок. Вестибюльчик - вестибюльчик
- дверь в кабинет. Ярко. Вкруговую по стульям: уже двое
сидят (лиц не разглядываю - откуда, кто? ряженые?), а со
мной пришедшими - пятеро их. А за главным столом, сверкая
лысиной, - маленький, вострый, пригнулся, и ещё под
настольной лампой ярко-бело от бумаг. А посреди комнаты, на
просторе, как нормальные люди не садятся, под самыми лампами
- стул, к вострому лицом, и - туда мне показывают полковник
и подполковник. Ничего, сидеть - лучше, чем стоять. Сел. И,
чую, задние все уселись, полукругом за моей спиной. Молчим.
Главный вострый - щуп, щуп меня глазами, как никогда
людей не видавши.
Ничего, пош-шупай.
И остро, стараясь даже пронзительно:
- Солженицын??
Ошибся. Ему бы: "фамилия?"... Ну, ладно, поймали,
держите:
- Он самый.
Опять остро:
- Александр Исаич?
Успокоительно:
- Именно.
И - с возможной звонкостью и значением:
- Я - заместитель генерального прокурора СССР - Маляров!
- А-а-а... Слышал.
У Сахарова читал. Да не написал Сахаров, что он
маленький такой.

Страницы: (394) :  <<  ... 289290291292293294295296297298299300301302303304 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Я не имел права
так поступать.
- Ну, уж Яго-то, - сказал Яго, - вы приятным человеком не назовете!
- На подмостках трудно найти кого-нибудь симпатичнее, - заявил бюст.
- Чем я?! - ошеломленно спросил Яго.
Бюст кивнул, потерял равновесие, сорвался со своего постамента и
стукнулся носом об пол - скульптор не предусмотрел, что ему захочется
кивать.
Костюмер кинулся к нему и, рассыпаясь в извинениях и сожалениях,
смахнул с Барда пыль и водворил его на прежнее место, - к счастью, целого
и невредимого.
- Я помню пьесу, в которой вы участвуете, - сказал бюст, нисколько не
смущенный своим падением. - В стихах я дал себе там волю! Чертовски хорошо
получилось - в самом звучании строф слышался вопль человеческой души. О
смысле я особенно не заботился, а просто подбирал все самые великолепные
слова, какие только мог найти. Это выходило чудесно, можете мне поверить:
трубы и барабаны, Пропонтида и Геллеспонт, и злобный турок из Алеппо, и
глаза, роняющие слезы, точно аравийские деревья - целебную смолу: самая
невероятная, притянутая за уши чепуха, но какая музыка! Так вот: я начал
пьесу с двумя ужасающими злодеями, а вернее - со злодеем и злодейкой.
- Злодейкой? - повторил Яго. - Вы что-то путаете. В "Отелло" нет ни
одной злодейки.
- Я же вам говорю: в этой пьесе нет ни злодеек, ни злодеев, - сказал
бессмертный Вильям, - однако вначале злодейка там была.
- Но кто? - спросил костюмер.
- Дездемона, кто же еще, - ответил Бард. - Я задумал великолепнейшую,
коварную, развращенную до мозга костей венецианку, которая должна была
ввергнуть Отелло в отчаяние, бесстыдно его обманув. В первом акте это все
есть. Но я не вытянул. Она, вопреки моей воле, вышла очень милой. К тому
же я увидел, что это и не обязательно, что я могу добиться куда большего
эффекта, сделав ее ни в чем не повинной. И я не устоял перед соблазном - я
никогда не мог удержаться, чтобы не прибегнуть к эффекту. Это был грех
против человеческой природы, и я получил по заслугам, потому что такое
изменение превратило пьесу в фарс...

Шоу, Джордж Бернард (Shaw, George Bernard)   
«Тайна костюмерной»