Бодался теленок с дубом

О, где ты, пламенный Дзержинский?..) Аля садится
за машинку и сразу стучит 10 экземпляров на тонкой бумаге.
Ляконтр - корреспондент, почему новости не взять? Законно.
Аккуратно сворачивает, заверяет, что раздаст всем
агентствам. Уехал. Разбираются бумаги дальше. Сколько писем
чужих надо жечь, сколько почерков надо спасать! А это что за
ужас? Целых две плёнки. Надо протягивать, протягивать их
долго через лупу, чтоб убедиться: ненужные, дубликаты, жечь.
А горят - плохо. Около таза - очередь бумаг на сожжение. В
общем - к обыску приготовились неплохо. Да если придут - не
открывать (уже замок исправили): "Арест Солженицына считаю
незаконным, тем более - обыск в его отсутствие. Ломайте!" 6
часов утра. Не приходят. А вот и 7, проснулись дети, некогда
взрослым спать.))

Странно, в эту ночь в камере не было холодно, хотя
форточка открывалась часто. Но и не от моего ж дыхания
потеплело? Пощупать батарею невозможно, она вся в
заградительном ящике, а регулируется, конечно, от вертухаев
и вероятно - каждая камера отдельно, иначе как создашь
нужный режим? (Вот, думаю теперь: для меня и подкрутили
тепла.)
Подъём самый обычный: под ночной лампочкой грохот
кормушки. Конечно, к подъёму как раз все и спят, нет
поворачивайся, подымайся быстро. Прохлопали все двери по
разу, теперь по второму: кто дежурный по камере? Щётку,
подметать. Но какие мягкости: оделся, постель застелил,
сверху можно опять лечь. (От этих одеял какая-то мелкая
нитка липнет на костюм.) Нет мрачней тюремного утра, об этом
уже писано сколько раз, да и утр же сколько! При всё том же
свете ночном ярком из потолка, всё том же тёмном окне -
ждать теперь обычных тюремных событий: хлеба, кипятка,
утренней поверки. На следствие раньше полдесятого не
выдернут никого.
Как бы не так! - грохот замка, и опять подполковник, в
глубине капитан (слишком чины высоки для раннего утра, да
ведь не знаю теперешних порядков, кто у них корпусной) - и
без "кто на сы..?", без малейшего сомнения в моей фамилии -
жестами и словами: пройти надо мне.
Ну, пожарный порядок! В хорошей тюрьме за 12 часов ещё
из бани в камеру не попадёшь (а кстати, почему бани не
было?), а тут уже и обвинение предъявлено и на первый
допрос! Торопятся.
Туда ж, где вчера, но перед самым "маляровским"
кабинетом - в другую сторону. На тебе, санчасть! Два врача
вчерашних, а офицеры задом-задом, и ретировались. Бабёшка -
вовсе не суётся, держится как медсестра, мужчина же полон
заботы: как я себя чувствую?
А, звери, что-то всё-таки вам мешает, инструкция какая-
то. Но и открывать себя перед следствием? нельзя.
Разденьтесь до пояса. Ляжьте. Где у вас опухоль была? Всё
знает, стервец, и щупает неплохо, прямо идёт по краям
петрификата.

Страницы: (394) :  <<  ... 294295296297298299300301302303304305306307308309 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... И как поэтическую формулу.
Читаю дальше:
" Запасные лаковые сапоги просились не в Москву, молодцами-скороходами,
а скорее на базар. Цыгальский создан был, чтобы кого-нибудь нянчить и
особенно беречь чей-нибудь сон. И он, и сестра похожи были на слепых, но в
зрачках полковника, светившихся агатовой чернотой и женской добротой,
застоялась темная решимость поводыря, а у сестры только коровий испуг.
Сестру он кормил виноградом и рисом, иногда приносил из юнкерской академии
какие-то скромные пайковые кулечки, напоминая клиента Кубу или дома ученых.
Трудно себе представить, зачем нужны такие люди в какой бы то ни было
армии?"
Запасные лаковые сапоги просились на базар... Вывод: Цыгальский был
нищ. Цыгыльский ухаживал за больной женщиной и скармливал ей последний паек.
Вывод: Цыгальский был добр. Пайки Цыгальского умещались в скромных кулечках.
Вывод: Цыгальский был чист. Это мои выводы, и твои, читатель. Вывод же
Мандельштама: зачем нужны такие люди в какой бы то ни было армии.
Дальше:
" Однажды, стесняясь своего голоса, примуса, сестры, непроданных
лаковых сапог и дурного табаку, он прочел стихи".
Почему голоса? Ни до, ни после никакого упоминания.
Почему примуса? На этом примусе он кипятил чай для того же
Мандельштама. Почему сестры? Кто же стыдится чужой болезни? Почему -
непроданных сапог? Если непроданности, - Мандельштам не кредитор, если лака
(то есть роскоши в этом убожестве) - Мандельштам не лейтенант Армии
Спасения, а если бы и был, ведь добрая воля к продаже есть! Поди и продай,
тебе есть когда, Цыгальскому некогда, у Цыгальского на руках больная жена и
двое детей: чужая болезнь и чужой голод, у Цыгальского на плечах все
добровольчество, позади - мука, впереди, может быть завтра - смерть. У Вас,
Осип Мандельштам, ничего, кроме собственного неутолимого аппетита,
заставляющего Вас пожирать последние крохи Цыгальского, и очередного
стихотворения - в 8 строк, которое вы пишете три месяца...

Цветаева Марина Ивановна   
«Мой ответ Осипу Мандельштаму»