Бодался теленок с дубом

Вот
когда стемнело к дурноте: убили. Несуществующий телефон, и
Балашова никакого не существует, никто никогда не снимет
трубку, и никогда не ответят. Потому что - убили. Как же не
поняла этого вчера? - суетилась, перепрятывала, сжигала. И
куда ни бросься теперь - встретит стена. Рядом советуют:
звонить Андропову. По советской логике - да. Но убийцу -
просить дать справку? ни за что! Никуда не денутся, сами
сообщат! Только как дождаться?.. Однако и с обыском не идут
- почему? Ведь за сутки можем всё запрятать. Или считают,
что мы в руках, можно не спешить? Или - вообще не страшное
что-то? Если б убили - как же не броситься, не захватить всё
до последней строки? - Пошла стирать, детское накопилось.))

Пришло время допросов - вызвали одного парня, вызвали
другого, только не меня. Где-то светало, даже день наступал
- не в лефортовском дворе, конечно, а над двором, во дворе
же была пасмурь, а за камерным окном - какой-то жёлтый
рассвет. И лампочка треклятая в потолке будет мёртво светить
весь день, неотличимо от ночи. Эх, вспомнишь роскошные
лубянские камеры, особенно верхних этажей! Сократили
министерство в "Комитет при" - а штаты, небось, расширили, и
все бессмертные славные камеры Внутрянки переделали себе под
кабинеты.
Метучего валютчика привели с первого допроса, а
одутловатого взяли зуб рвать (да не оттого ль и был он такой
вялый и сосредоточенный, всего лишь?). Парню моему объявили
арест. Но после первого допроса он несколько успокоился (как
бывает этот первый успокоительный: отрицаешь? - отрицаю! -
ну, хорошо, распишись, иди, подумай. Следователю нужна
исходная отметка, с которой он начал свою мастерскую работу.
Предупредил я его, как может следствие пойти, как надо себе
определить точные рубежи и на них стоять насмерть, а где
отступать неизбежно - подготовить приличные объяснения.
Какие бывают следовательские приёмы главные. (И зачем меня
сунули к ним, не в одиночку? Соткровенничаю в чём?) Уж он,
после двух тюремных ночей понимая неизбежность: а что, как в
лагерях? Да многое изменилось, о старых могу рассказать.
Рассказываю. Кругозор его интересов быстро растёт (в
перепуганного кролика уже заранивается бессмертная душа
зэка). Первый признак - интерес к собеседнику: а когда я
сидел? за что? Немного рассказываю, потом думаю: отчего след
не оставить живой? проглотят меня, никто больше живого не
увидит, а этот в лагере расскажет, дальше передадут.
- Ты не читал такого "Ивана Денисовича"?
- Н-не. Но говорили. А вы - и есть Иван Денисович?
- Я-то не я... А такого Солженицына слышал?
- Вот это... в "Правде" писали? - живей, но и стеснённо,
ведь предатель, небось обидно. Заинтересовался, вспоминает,
спрашивает: так у меня что, капиталы за границей? А нельзя
было туда уехать?
- Можно.

Страницы: (394) :  <<  ... 296297298299300301302303304305306307308309310311 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... И потому пусть не садится за это
пиршество тот, у кого органы к тому не приспособлены, ибо нет у него ни
зубов, ни языка, ни неба, а также и ни один из приспешников порока, ибо
желудок его полон ядовитых соков, вредных настолько, что никаких яств он
никогда не мог бы принять. Но пусть придет сюда всякий, кого семейные и
гражданские заботы не лишили человеческого голода, и сядет за одну трапезу
вместе с другими, подобными ему неудачниками; и пусть у ног их расположатся
все те, кто по нерадивости сделались недостойными более высоких мест; и
пусть и те и другие примут мое угощение вместе с тем хлебом, который
позволит им и отведать его и переварить. Угощение же на этом пиру будет
распределено на четырнадцать канцон7, посвященных как любви, так и
добродетели, которые без предлагаемого ныне хлеба остались бы темны и
непонятны, и многим их красота могла бы понравиться больше, чем содержащееся
в них добро. Однако хлеб этот, то есть истолкование, будет тем светом,
который обнаружит каждый оттенок их смысла.
Если в настоящем сочинении, которое называется "Пиром" -- и пусть оно
так называется,-- изложение окажется более зрелым, чем в "Новой Жизни", я
этим ни в коей мере не собирался умалить первоначальное мое творение, но
лишь как можно больше помочь ему, видя, насколько разумно то, что "Новой
Жизни" подобает быть пламенной и исполненной страстей, а "Пиру" -- умеренным
и мужественным. В самом деле, одно надлежит говорить и делать в одном
возрасте, а другое -- в другом. Поведение уместное и похвальное в одном
возрасте бывает постыдным и предосудительным в другом8, что и будет
обосновано ниже, в четвертом трактате этой книги9. В прежнем моем
произведении я повествовал, будучи на рубеже молодости, а в этом -- уже
миновав его. И так как истинное мое намерение отличалось от кажущегося при
поверхностном ознакомлении с упомянутыми канцонами, я ныне собираюсь
раскрыть их аллегорический смысл после уже поведанного буквального смысла...

Данте Алигьери (Dante Alighieri)   
«Трактаты: Пир»