Бодался теленок с дубом

Никита
был царь, совершенно не понимавший своей сущности, ни своего
исторического назначения, подрывавший всегда те слои,
которые хотели и могли его поддержать, никогда не искавший и
не имевший ни одною умного советника. Проворный хваткий зять
его был тоже неумён, только авантюрист, ещё ускоривший
падение тестя.) В убийстве Кирова Сталиным Хрущёв был
уверен, но и понимал, что сам по себе Киров был личностью
незначительной.

[* Ничего не доводил Хрущёв до конца, не довёл и
низвержения Сталина. А немного б ему ещё, и ничьи б уже зубы
не разомкнулись провякать о "великих заслугах" убийцы.]

Кажется, всё было решено с повестью, и скомандовал
Твардовский запускать её в 11-й номер. Но тут началась
ракетная драма с Америкой. Могло и так, что от карибской
бури завихрение по коридору ЦК смелО бы мою повестушку.
Однако, утихло! Перед ноябрьскими, как раз через год с
тех пор, как я выпустил повесть из рук, я был вызван на
первую корректуру. Пока я сидел над машинописными текстами -
всё это был миф, не ощущалось нисколько. Но когда передо
мной легли необрезанные журнальные страницы, я представил,
как всплывает на свет к миллионам несведущих крокодилье
чудище нашей лагерной жизни - и в роскоши гостиничного
номера я первый раз плакал сам над повестью*.

[* "Новый мир" изящно пошутил над цензурой: безо всякого
объяснения послал им на визу первую вёрстку "Ивана
Денисовича". А цензура в глуши своих застенков ничего и не
знала о решении ЦК, ведь оно прошло келейно, как всё у нас.
Получив повесть, цензура обалдела от этой "идеологической
диверсии" и грозно позвонила в журнал "К_т_о прислал эту
рукопись?" "Да мы тут" - невинно ответила зав. редакцией
Н. П. Бианки. - "Но к_т_о персонально одобрил?" - "Да всем
нам понравилось" - щебетала Бианки. Угрозили что-то,
положили трубку. Через полчаса позвонили весело: "Пришлите
ещё пару экземпляров" (им тоже почитать хотелось). Хрущёв -
Хрущёвым, а виза цензуры всё равно должна была на каждом
листе стоять.]

Тут передали мне просьбу Лебедева: ещё выпустить из
рукописи слова Тюрина: "Перекрестился и говорю Богу: "всё ж
таки есть ты, Создатель, на небе - долго терпишь, да больно
бьёшь". Досмотрелись... Досмотрелись, но поздно, до этого
главного места в повести, где я им опрокинул и вывернул всю
легенду о гибели руководящих в 37-м году! Склоняли меня в
редакции: ведь Лебедев так был сочувственен! ведь это он
пробил и устроил! надо ему теперь уступить. И правильно, и я
бы уступил, если б это - за свой счет или за счёт
литературный. Но тут предлагали уступить за счёт Бога и за
счёт мужика, а этого я обещался никогда не делать. И всё ещё
неизвестному мне мифическому благодетелю - отказал.

Страницы: (394) :  <<  ... 25262728293031323334353637383940 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

....

Тихомиров жил напротив, загнанный в отвратительную
коммуналку своим партийным бескорыстием.
Он добивался власти и ненавидел Мау за ее
аристократическое происхождение. (У самого Тихомирова
происхождения не было вообще. Его породили директивы. )
-- Ведьма! -- грохотал он. -- фашистка! Какать
в одном поле не сяду!..
Старуха поднимала голову так резко, что взлетал
ее крошечный золотой медальон:

-- Неужели какать рядом с вами такая уж большая честь?!

Тусклые перья на ее шляпе гневно вздрагивали...
Для Тихомирова я был чересчур изыскан. Для Мау --
безнадежно вульгарен. Но против Агнии
Францевны у меня было сильное оружие -- вежливость.
А Тихомирова вежливость настораживала.
Он знал, что вежливость маскирует пороки.
И вот однажды я беседовал по коммунальному
телефону. Беседа эта страшно раздражала Тихомирова
чрезмерным умственным изобилием. Раз десять
Тихомиров проследовал узкой коммунальной трассой.
Трижды ходил в уборную. Заваривал чай. До полярного
сияния начистил лишенные индивидуальности
ботинки. Даже зачем-то возил свой мопед на кухню
и обратно.
А я все говорил. Я говорил, что Лев Толстой по
сути дела -- обыватель. Что Достоевский сродни
постимпрессионизму. Что апперцепция у Бальзака --
неорганична. Что Люда Федосеенко сделала аборт.
Что американской прозе не хватает космополитического
фермента...
И Тихомиров не выдержал.
Умышленно задев меня пологим животом, он рявкнул:

-- Писатель! Смотрите-ка -- писатель! Да это же
писатель!.. Расстреливать надо таких писателей!..
Знал бы я тогда, что этот вопль расслабленного
умственной перегрузкой квартуполномоченного на
долгие годы определит мою жизнь.

"... Расстреливать надо таких писателей!.. "
Кажется, я допускаю ошибку. Необходима какая-то
последовательность. Например, хронологическая.
Первый литературный импульс -- вот с чего я
начну.
Это было в октябре 1941 года. Башкирия, Уфа,
эвакуация, мне -- три недели.
Когда-то я записал этот случай...

Довлатов Сергей Донатович   
«Ремесло»