Бодался теленок с дубом

Я считал бы мужеством, если бы он
отказался от "Ракового корпуса" - вот тогда я б обнял его
как брата.
ШАРИПОВ - А я б ему скидку не дал, я б его из Союза
исключил! В пьесе у него всё советское представлено
отрицательно и даже Суворов. Совершенно согласен: пусть
откажется от "Ракового корпуса". Наша республика освоила
целинные и залежные земли и идет от успеха к успеху.
НОВИЧЕНКО - Письмо съезду разослано с недопустимым
обращением через голову формального адресата. Присоединяюсь
к строгим словам Твардовского, что мы эту форму должны
решительно осудить. Не согласен с главными требованиями
письма: нельзя допускать всё печатать. Это что ж тогда - и
"Пир победителей" печатать? По поводу "Ракового корпуса".
Сложное испытываю отношение. Я - не ребёнок, мне тоже
придётся умирать и может быть в таких же мучениях, как герои
Солженицына. И здесь-то важнее всего: какова твоя совесть?
каковы твои моральные резервы? И если бы роман ограничивался
этим, я бы считал нужным печатать. Но - низкопробное
вмешательство в нашу литературную жизнь - карикатурная сцена
с дочкой Русанова. Идейно-политический смысл нравственного
социализма - это отрицание марксизма-ленинизма. Потом эти
слова Пушкина - "Во всех стихиях человек Тиран, предатель
или узник" - это оскорбительная теория. Все эти вещи
категорически неприемлемы ни для нас, ни для нашего общества
и народа. Судьями общества в повести взяты все пострадавшие,
это оскорбительно. Русанов - отвратный тип, правдиво
изображен. Но недопустимо, что он становится из типа -
носителем и выразителем всего нашего официального общества.
Коробит частое употребление имени Горького в этих подлейших
и грязнейших русановских устах. Даже если роман будет
доведён до определенной кондиции - он не станет романом
соцреализма. Но будет явлением, талантливым произведением.
Прочёл я и "Пир победителей" - и что-то по человечески
надломилось по отношению к автору. Надо преодолеть всяческие
корешки, ведущие от этой пьесы.
МАРКОВ - Состоялось ценное обсуждение. Оратор только что
приехал из Сибири, пять раз выступал перед массовой
аудиторией. Надо сказать, никакого особенного ажиотажа
вокруг имени этого автора нигде нет. Только в одном месте
подали записку - я прошу извинения, но именно так было
написано: "а когда этот Солженицын перестанет поносить
советскую литературу?" - Мы ждём от Солженицына совершенно
чёткого ответа на буржуазную клевету, ждём выступления в
печати. Он должен защитить свою честь как советского
писателя. Заявлением о "Пире победителей" он снял с моей
души камень. "Раковый корпус" я оцениваю, как и Сурков. Вещь
стоит всё-таки в каком-то практическом плане. Совершенно не
приемлю в ней всех общественно-политических заходов.

Страницы: (394) :  <<  ... 327328329330331332333334335336337338339340341342 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Мне душно и от воздуха летнего
Парижа, где я никому не нужен и ничто для меня не нужно.
Не думайте, что я зову кого-нибудь из уехавших или бежавших, из
уехавших и оставшихся, из спасшихся от тяжелых мучений, может быть, смерти,
- очертя голову, вернуться в теперешнюю Россию, где право растоптано, где
слово несвободно, где нет первооснов человеческой справедливости. Нет, я
говорю только о себе, и да будет же мне, хоть здесь в пустыне, даровано
безраздельное право быть собой, быть поэтом, чувствовать иначе, чем другие,
и иначе мыслить, и иначе поступать. Я говорю только о себе и не делаю
никаких общих выводов.
Здесь, в свободной, будто бы свободной, Европе я чувствую себя душевно
таким же связанным, каким я чувствовал себя в последний год в Москве, где я
жил бок о бок с навязавшимися мне жильцами, нагло распоряжавшимися в моей
квартире, где я голодал, где я говорил иногда моей девочке, бессильной
заснуть: "не плачь: завтра, быть может, мы победим". Моя девочка стала за
эти три года красивой девушкой, живой и остроумной. Я уже не говорю ей, - за
ненадобностью, - таких утешений, а когда подходит нужда, - она все же не
такая острая, - и если нет денег на настоящий обед, можно сварить суп из
старого недоеденного хлеба. Но здесь мне тоже нужно произносить и перед ней,
и перед другими близкими, и перед близкими-далекими, и перед самим собой
много разных утешений, в которые не веришь и которые не оправдываются.
Основное остается, как правило жизни каждого дня и каждого нового тяжелого
месяца. Это основное: я на чужбине, я вне действительной связи с душой
здешней жизни, и я вне действительной связи с моей Матерью, с моей Родиной,
хоть от меня туда, и оттуда до меня доходят веяния души, доходит голос
сердца, которое бьется, еще живо, не умерло, но бьется тяжело, с мучением,
которому исхода не вижу...

Бальмонт Константин Дмитриевич   
«Проза. Без русла»