Бодался теленок с дубом

Если
взять устав Союза и сравнить с ним гражданскую деятельность
Александра Исаевича, то увидим большие расхождения. Мне
после Василия Семеновича и добавить нечего. Он не выполнял
устава, не считался с нашим Союзом. Бывает так, что некому
отдать на рецензию рукопись начинающего писателя, а
Солженицын не рецензировал. У меня к нему большие претензии.
Сергей X. БАРАНОВ (член СП, Рязань) - Это очень
серьёзный вопрос и своевременно его поднимает правление
Союза писателей. Мы в Союзе должны хорошо знать душу друг
друга и помогать друг другу. Но что будет, если мы
разбежимся по углам, кто же будет воспитывать молодёжь? Кто
же будет руководить литературными кружками, которых у нас
много на производстве и в учебных заведениях. Правильно
Василий Семёныч затронул вопрос об А. И. Творчества его мы
не знаем, мы его творчества не знаем. Вокруг его
произведений вначале была большая шумиха. А я лично в "Иване
Денисовиче" всегда видел сплошные чёрные краски. Или
"Матрёнин двор" - да где он видел такую одинокую женщину с
тараканами и кошкой, и чтоб никто не помогал - где такую
Матрёну найти? Я всё же надеялся, что Александр Исаевич
напишет вещи, нужные народу. Но где он свои вещи печатает, о
чём они? Мы не знаем. Надо повысить мнение к себе и друг к
другу. Солженицын оторвался от организации, и нам, очевидно,
придётся с ним расстаться.
СОЛЖЕНИЦЫН просит разрешения задать один общий вопрос
выступавшим товарищам, председательствующий отказывает.
Евгений МАРКИН (член СП, Рязань) - Мне труднее всего
говорить, труднее всех. Глядя правде в глаза - речь идёт о
пребывании Александра Исаевича в нашей организации. Я не был
ещё членом Союза в то время, когда вы его принимали. Я
нахожусь в угнетённом состоянии вот почему: небывалое
колебание маятника из одной амплитуды в другую. Я работал
сотрудником "Литературы и Жизнь" в то время, когда
раздавались Солженицыну небывалые похвалы. С тех пор
наоборот: ни о ком я не слышал таких резких мнений, как о
Солженицыне. Такие крайности потом сказываются на совести
людей, принимающих решение. Вспомним, как поносили Есенина,
а потом стали превозносить, а кое-кто теперь опять хотел бы
утопить. Вспомним резкие суждения после 1946 года.
Разобраться мне в этом сейчас труднее всех. Если Солженицына
сейчас исключат, потом примут, опять исключат, опять примут
- я не хочу в этом участвовать. Где тогда найдут себе второй
аппендикс те, кто ушли от обсуждения сегодня? А у нас в
организации есть большие язвы: членам Союза не дают квартир.
Нашей рязанской писательской организацией два года
командовал проходимец Иван Абрамов, который даже не был
членом Союза, он вешал на нас политические ярлыки. А с
Анатолием Кузнецовым я вместе учился в Литинституте,
интуиция нас не обманывает, мы его не любили за то, что
ханжа.

Страницы: (394) :  <<  ... 336337338339340341342343344345346347348349350351 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Покупал их отец давно, когда
женщины носили смешные, пузырчатые у плеч рукава. Такие рукава исчезли,
время мелькнуло, как искра, умер отец-профессор, все выросли, а часы
остались прежними и били башенным боем. К ним все так привыкли, что, если
бы они пропали как-нибудь чудом со стены, грустно было бы, словно умер
родной голос и ничем пустого места не заткнешь. Но часы, по счастью,
совершенно бессмертны, бессмертен и Саардамский Плотник, и голландский
изразец, как мудрая скала, в самое тяжкое время живительный и жаркий.
Вот этот изразец, и мебель старого красного бархата, и кровати с
блестящими шишечками, потертые ковры, пестрые и малиновые, с соколом на
руке Алексея Михайловича, с Людовиком XIV, нежащимся на берегу шелкового
озера в райском саду, ковры турецкие с чудными завитушками на восточном
поле, что мерещились маленькому Николке в бреду скарлатины, бронзовая
лампа под абажуром, лучшие на свете шкапы с книгами, пахнущими
таинственным старинным шоколадом, с Наташей Ростовой, Капитанской Дочкой,
золоченые чашки, серебро, портреты, портьеры, - все семь пыльных и полных
комнат, вырастивших молодых Турбиных, все это мать в самое трудное время
оставила детям и, уже задыхаясь и слабея, цепляясь за руку Елены плачущей,
молвила:
- Дружно... живите.


Но как жить? Как же жить?
Алексею Васильевичу Турбину, старшему - молодому врачу - двадцать
восемь лет. Елене - двадцать четыре. Мужу ее, капитану Тальбергу -
тридцать один, а Николке - семнадцать с половиной. Жизнь-то им как раз
перебило на самом рассвете. Давно уже начало мести с севера, и метет, и
метет, и не перестает, и чем дальше, тем хуже. Вернулся старший Турбин в
родной город после первого удара, потрясшего горы над Днепром. Ну,
думается, вот перестанет, начнется та жизнь, о которой пишется в
шоколадных книгах, но она не только не начинается, а кругом становится все
страшнее и страшнее. На севере воет и воет вьюга, а здесь под ногами глухо
погромыхивает, ворчит встревоженная утроба земли...

Булгаков Михаил Афанасьевич   
«Белая Гвардия.»