Бодался теленок с дубом

Были Солженицыны
обыкновенные ставропольские крестьяне, в Ставрополье до
революции несколько пар быков и лошадей, десяток коров да
двести овец никак не считались богатством. Большая семья и
работали все своими руками. И на хуторе стояла простая
глинобитная землянка, помню её. Но для классовой линии,
чтобы оправдалась Передовая Теория, нужно приврать: какой-то
банк, приписать ноли к имуществу, придумать 50 батраков,
двоюродную сестру колхозницу вызвать в правление на допрос,
а под кисловодским дачным домом Щербаков, где я родился,
подписать, что это "деревенское поместье" Солженицыных. И
дураку видно, что не станичный дом. Вот такие мы "помещики".
Всю эту ложь раздула нечисть ещё и для того, чтобы отцу
моему, народнику и толстовцу, приписать трусливое
самоубийство "из страха перед красными" - не дождавшись
желанного первенца и почти не пожив с любимой женой!
Суждение пресмыкающегося.

(О матери)

Она вырастила меня в невероятно тяжёлых условиях.
Овдовев ещё до моего рождения, не вышла замуж второй раз -
главным образом опасаясь возможной суровости отчима. Мы жили
в Ростове до войны 19 лет - и из них 15 не могли получить
комнаты от государства, всё время снимали в каких-то гнилых
избушках у частников, за большую плату, a когда и получили
комнату, то это была часть перестроенной конюшни. Всегда
холодно, дуло, топилось углём, который доставался трудно,
вода приносная издали, что такое водопровод в квартире, я
вообще узнал лишь недавно. Мама хорошо знала французский и
английский, ещё изучила стенографию и машинопись, но в
учреждения, где хорошо платили, её никогда не принимали из-
за её соц. происхождения, даже из безобидных, вроде
Мельстроя, её подвергали чистке, это значит - увольняли с
ограниченными правами на будущее. Это заставляло её искать
сверхурочную вечернюю работу, а домашнюю делать уже ночью,
всегда недосыпать. По условиям нашего быта она часто
простужалась, заболела туберкулёзом, умерла в 49 лет. Я был
тогда на фронте, а на её могилу попал лишь через 12 лет,
после лагеря и ссылки.

(О тёте Ирине.)

Раза два-три мама отправляла меня к ней на летние
каникулы. Остальное - плод её воображения, уже затемнённого.
Я не жил с ней никогда.

(Что помнит об отце.)

Только фотокарточки, да рассказы матери и знавших его
людей. Из университета добровольно пошёл на фронт, служил в
Гренадёрской артиллерийской бригаде. Горела огневая позиция
- сам растаскивал ящики со снарядами. Три офицерских ордена
с первой мировой войны, которые в моё детство считались
опасным криминалом, и мы с мамой, помню, закапывали их в
землю, опасаясь обыска. Уже весь фронт почти разбежался -
батарея, где служил отец, стояла на передовой до самого
Брестского мира.

Страницы: (394) :  <<  ... 359360361362363364365366367368369370371372373374 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

...

Проводит по золоту гребнем
И песню поет она.
И власти и силы волшебной
Зовущая песня полна.

Пловец в челноке беззащитном
С тоскою глядит в вышину.
Несется он к скалам гранитным,
Но видит ее одну.

А скалы кругом все отвесней,
А волны - круче и злей.
И, верно, погубит песней
Пловца и челнок Лорелей.

x x x

Рокочут трубы оркестра,
И барабаны бьют.
Это мою невесту
Замуж выдают.

Гремят литавры лихо,
И гулко гудит контрабас.
А в паузах ангелы тихо
Вздыхают и плачут о нас.

ГОНЕЦ

Гонец, скачи во весь опор
Через леса, поля,
Пока не въедешь ты во двор
Дункана-короля.

Спроси в конюшне у людей,
Кого король-отец
Из двух прекрасных дочерей
Готовит под венец.

Коль темный локон под фатой,
Ко мне стрелой лети.
А если локон золотой,
Не торопись в пути.

В канатной лавке раздобудь
Веревку для меня
И поезжай в обратный путь,
Не горяча коня.

x x x

Двое перед разлукой,
Прощаясь, подают
Один другому руку,
Вздыхают и слезы льют.

А мы с тобой не рыдали,
Когда нам расстаться пришлось.
Тяжелые слезы печали
Мы пролили позже - и врозь.

x x x

Они мои дни омрачали
Обидой и бедой,
Одни - своей любовью,
Другие - своей враждой.

Мне в хлеб и вино подсыпали
Отраву за каждой едой -
Одни своей любовью,
Другие своей враждой.

Но та, кто всех больше терзала
Меня до последнего дня,
Враждою ко мне не пылала,
Любить - не любила меня.

x x x

Кто влюбился без надежды,
Расточителен, как бог.
Кто влюбиться может снова
Без надежды - тот дурак.

Это я влюбился снова
Без надежды, без ответа.
Насмешил я солнце, звезды,
Сам смеюсь - и умираю.

x x x

Как ты поступила со мною,
Пусть будет неведомо свету.
Об этом у берега моря
Я рыбам сказал по секрету.

Пятнать твое доброе имя
На твердой земле я не стану,
Но слух о твоем вероломстве
Пойдет по всему океану!

x x x

Весь отражен простором
Зеркальных рейнских вод,
С большим своим собором
Старинный Кельн встает.

Сиял мне в старом храме
Мадонны лик святой...

Гейне (Хейне) Генрих (Heine Heinrich)   
«Стихи (пер. Маршак и А. Толстой)»