Бодался теленок с дубом

Мне он сказал, что ему не нравятся не только сами стихи,
"слишком пастернаковские", но даже тa подробность, что он
вскрывал конверт, надеясь имён, что-то свежее от меня.
Шаламову же написал, что стихи "Из колымских тетрадей" ему
не нравятся решительно, это - не тa поэзия, которая могла бы
тронуть сердце нашего читателя.
Стал я объяснять Твардовскому, что это - не "интрига"
Шалимова, что я сам предложил ему сделать подборку и
передать через меня, - нисколько не поверил Твардовский! Он
удивительно бывал невосприимчив к простым объяснениям. Так и
осталась у него уверенность в кознях Шаламова, играющего
мной.
Второй раз (уже осенью 1964) мне досталось напористо
побуждать редколлегию напечатать "Очерки по истории
генетики" Ж. Медведева. В них было популярное изложение
неизвестной народу сути генетической дискуссии, но ещё
больше там был - накал и клич против несправедливости на
материале вполне уже легальном, а между тем клич этот
разбуживал общественное сердцебиение. И книга эта что
называется "единодушно нравилась" редакции (ну, Дементьев-то
был против), и на заседании редакции Твардовский просил меня
прекратить поток аргументов, потому что "уже убеждены" все.
И только "о небольших сокращениях" они просили автора; а
потом о больших; а потом "потерпеть несколько месяцев" - да
так и заколодило. Потому что эта книга "выдавала" свободу
мысли ещё не разрешённой порцией.
Непростительным же считал Твардовский и что с "Оленем и
шалашовкой" я посмел обратиться к "Современнику". Обида в
груди А. Т. не покоилась, не тускнела, но шевелилась. Он
много раз без необходимости возвращался к этому случаю и уже
не просто порицал пьесу, не просто говорил о ней
недоброжелательно, но предсказывал, что пьеса не увидит
света, то есть выражал веру в защитную прочность цензурных
надолб. Более того, он сказал мне (16 февраля 1963 г., через
три месяца от кульминации нашего сотрудничества!):
- Я не то, чтобы запретил вашу пьесу, если б это от меня
зависело... Я бы написал против неё статью... да даже бы и
запретил.
Когда он говорил недобрые фразы, его глаза холодели,
даже белели, и это было совсем новое лицо, уже нисколько не
детское. (А ведь для чего запретить? - чтоб моё имя
поберечь, побуждения добрые...)
Я напомнил:
- Но ведь вы же сами советовали Никите Сергеевичу
отменить цензуру на художественные произведения?
Ничего не ответил. Но и душой не согласился, нет,
внутренне у него это как-то увязывалось. Раз вещь была не по
нему - отчего не задержать её и силой государственной
власти?..
Такие ответы Твардовского перерубали нашу дружбу на
самом первом взросте.
Твардовский не только грозился помешать движению пьесы,
он и действительно помешал.

Страницы: (394) :  <<  ... 37383940414243444546474849505152 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

...
Что нам слюна иконная
В наши ворота в высь?

Нам ли страшны полководцы
Белого стада горилл?
Взвихренной конницей рвется
К новому берегу мир.


2



Если это солнце
В заговоре с ними, -
Мы его всей ратью
На штыках подымем.

Если этот месяц
Друг их черной силы, -
Мы его с лазури
Камнями в затылок.

Разметем все тучи,
Все дороги взмесим,
Бубенцом мы землю
К радуге привесим.

Ты звени, звени нам,
Мать-земля сырая,
О полях и рощах
Голубого края.


3



Солдаты, солдаты, солдаты -
Сверкающий бич над смерчом.
Кто хочет свободы и братства,
Тому умирать нипочем.

Смыкайтесь же тесной стеною!
Кому ненавистен туман,
Тот солнце корявой рукою
Сорвет на златой барабан.

Сорвет и пойдет по дорогам
Лить зов над озерами сил -
На тени церквей и острогов,
На белое стадо горилл.

В том зове калмык и татарин
Почуют свой чаемый град,
И черное небо хвостами,
Хвостами коров вспламенят.


4



Верьте, победа за нами!
Новый берег недалек.
Волны белыми когтями
Золотой скребут песок.

Скоро, скоро вал последний
Миллионом брызнет лун.
Сердце - свечка за обедней
Пасхе массы и коммун.

Ратью смуглой, ратью дружной
Мы идем сплотить весь мир...

Есенин Сергей Александрович   
«Небесный барабанщик»